Убийство на пивоварне. Дело мерзкого снеговика
Шрифт:
– Королева Виктория будет низложена, – снова промычал Джон, смакуя слово на языке и глядя, как следующая порция снега съехала по мертвецу-снеговику.
– Королева Виктория будет дезинфицирована, – чтобы не отстать от него, ввернула Присцилла, протирая на стекле затуманенный глазок – там, куда уткнулся ее курносый расплющенный нос.
– Ну и дура, – заметил Джон ласково. – «Дезинфицирована» – это когда ты попадаешь в горчичный газ. Или если у тебя чертовски здоровенные волдыри, которые могут полопаться.
– Тебе нельзя говорить такие слова.
– Ну и пускай!
– Она уже взрослая. И между прочим, она умерла.
– По-моему, без разницы. Лучше ответь, Мышь, разве тебе не кажется, что с тетей Бетти творилось что-то очень странное?
– Странное? О чем ты говоришь, Крыса?
– Ну как же, куда ни глянь, всюду одни полицейские, все сбились с ног, дом гудит, как улей…
– Они не сбились с ног. Они все сидят кружком с таким видом, будто… будто ждут поезда. Точно, – пояснила Присцилла, – точно так же было, когда мы летом ездили на выходные. Все только и делали, что спокойно себе сидели, а потом вдруг вскакивали и неслись куда-то сломя голову, все были слишком заняты, чтобы поиграть с нами. Никогда не знаешь, что взбредет на ум этим взрослым – оказать тебе особое внимание или голову оторвать.
– Но когда ты ездила на выходные, у тебя же под носом не носились полицейские!
– Я люблю мистера Стрэнджвейса. Он для меня – самый лучший полицейский.
– Вовсе он не полицейский, ты, пятнистая леопардиха! Он – свободный художник.
– А что это такое?
– Это… ну, это – свободный художник, как Шерлок Холмс. Пока полиция хлопает ушами, он надевает фальшивую бороду и хватает преступников с поличным.
– А почему он не может хватать преступников с поличным без фальшивой бороды? Не люблю бороды. Когда доктор Боган лезет целоваться, мне щекотно.
– Не будь ослихой. Он надевает бороду… а впрочем, ладно, такие вещи для детей постарше, чем ты.
– Никогда не видела мистера Стрэнджвейса в фальшивой бороде. И между прочим, мне столько же лет, сколько тебе, Дважды Крыса!
– Ты родилась на десять минут позже!
– Женщины всегда старше своих лет, не то что мужчины. Это каждый знает.
– Боже, говядина с луком! Ты же не женщина, а ползунок.
– Не повторяй за мисс Эйнсли. Она липучая вампирша.
– Она не вампирша! Она помогала нам с дядей Эндрю строить снеговика.
– Нет, вампирша. У нее кровавые ногти и острые белые зубы.
– Это чтобы легче было тебя съесть. У тети Бетти ногти на руках всегда красные. И на ногах тоже. Я видел, когда она приходила ночью.
– Какой ночью? – спросила Присцилла.
– Той ночью, когда она умерла и отошла в мир иной. Она вошла, посмотрела на меня и снова ушла. Она подумала, что я сплю. Ее лицо было бело, как у покойницы. Я видел это в лунном свете. Она была будто вся из снега, как снеговик.
– Это был ее призрак? – ахнула Присцилла.
– Не будь ослихой, – ответил Джон чуточку неувереннее, – как она могла стать призраком, если она еще не умерла?
– И неудивительно, что по этой затхлой домине начали бродить призраки.
– Что это ты там бормочешь?
– Это тайна. Я слышала, как папа и мистер Стрэнджвейс… те-с,
Хивард Ресторик вошел в детскую. Отец близнецов, вышедший в отставку, был деревенским джентльменом – с головы до пят. Его волнистые усы были гораздо длиннее, чем допускалось кавалерийской модой, что свидетельствовало о его саксонских предках. Ресторики из Истерхема – древнее Ветхого Завета.
Хивард быстро и озабоченно оглядел детскую, словно командир, привычно проверяющий своих солдат, но у которого на этот раз в мыслях засело что-то еще.
– Что это такое? – Он указал на разбросанные по полу игрушки.
Джон выпятил нижнюю губу, приготовившись к неприятностям. Но Присцилла не очень-то растерялась. Гордо и независимо – так, как делала это ее мать-американка, она тряхнула темными кудрями и ответила:
– Мы прибирали шкаф для игрушек, папочка.
– Прибирали? Хм. Ах, ну конечно! Джон сам все доделает. А тебе пора заниматься музыкой, Мышка.
Глубокий снег и карантин в связи с корью, словно сговорившись, не пускали детей в школу, и их родители занимались с ними сами – от случая к случаю. Всем на удивление, Хивард Ресторик, этот яркий экземпляр породы спортсменов-авантюристов, обладал талантом к фортепиано.
Присцилла подбежала к отцу, схватила за руку и решительно потащила к двери. Уже выходя, он взглянул на сына, который опять уставился в окно.
– Поторопись-ка, ты, старый дед, – сказал он не то чтобы недобро, но с оттенком явного раздражения, и ребенок от этих слов слегка подобрался. – Прибери все как следует. Не вечно же тебе в окно пялиться!
– Мы смотрели, как тает снеговик.
– Вот и прекрасно! Пока будешь убираться, он никуда не денется. Кстати, а это твое духовое ружье, как я понимаю, разряжено? Да или нет?
– Когда дядя Эндрю дарил мне его, он сказал, что мне можно стрелять из окна по птицам.
– Я спросил тебя, мальчик, разряжено ли оно.
– Его надо держать наготове на тот случай, если я вдруг увижу птицу, чтобы сразу…
– Я же говорил тебе, Джон, никогда не держать ружье заряженным, так ведь? Тебе уже десять лет, пора уметь обращаться с огнестрельным оружием. Давай-ка разряди его при мне, пока ты еще не забыл.
Джон всегда делал, что ему велели. Бесстрашный ребенок, он все же старался не провоцировать тот ужасный, затаенный гнев, который занимался в его отце при малейшем непослушании. Джон инстинктивно чувствовал, что, несмотря на доброту и терпение, тот был постоянно на взводе и мог взорваться от малейшей искры. А в последнее время он, ко всему прочему, стал каким-то другим. И все это было связано с неприятной новизной, вторгшейся в домашнюю атмосферу вместе со смертью тетушки Бетти, с этой растерянностью, царящей в доме, которая, как считал Джон, и повлекла за собой разные странности: он не ходит в школу, нескончаемые приходы и уходы полицейских, табачный дым трубок, снеговик, приглушенные, по чти шепотом, разговоры взрослых, которые резко обрываются, стоит только ему или Присцилле войти в комнату. В этом доме, где раньше все работало слаженнее восьмицилиндрового двигателя, поселилась неустроенность.