Убийство по Шекспиру (Коварство без любви)

Соболева Лариса Павловна

– В чем дело? – уставился на него Степа.

– Понимаете, – смущенно сказала Нонна, – мы же подарили коньяк. Что о нас подумает врач, когда потребуем вернуть его? Как мы будем объясняться с ним? Скажем, подарили коньяк, который нам кто-то подарил...

– А что вы предлагаете? – Степу перекосило от вида добропорядочной парочки, так заботившейся о своей репутации, что не жаль было и врача в гроб уложить.

– Я не знаю... – пролепетала Нонна.

Странное дело, господа артисты все смущаются, растерянно бормочут: «я не знаю», все невинны как овечки. И кто-то из этих овечек потчует ядом коллег.

– Зато

я знаю, – жестко сказал Степа. – Кто из вас поедет к врачу?

Конечно, не Нонна. В машину к Толику нехотя залез ее муж.

По счастью, врач не пил еще ядовитый напиток, несколько удивился, что коньяк требуют назад. Врач полез в стол, достал бутылку и протянул Башмакову. Наблюдательному Заречному бросилось в глаза, что доктору процесс возврата чертовски неприятен, не жадность тому причина, нечто другое. Григорий покраснел, извиняясь, сообщил, что коньяк изымают у всех, купивших этот сорт, и искал взглядом поддержки у Заречного. Степе не захотелось выручать артиста, он, забрав бутылку, вышел из кабинета, предоставив объясняться Башмакову. Тот еще плел доктору, что коньяк, как выяснили органы, поддельный. В сущности, какая разница, что плел Гриша, положение у него действительно было незавидное.

Вскоре из здания больницы выбежал Башмаков. Только сейчас Степа заметил, что обут он в туфли на высоких каблуках. Деталь, конечно, незначительная, но рассмешила его. Степа тоже не высок ростом, но комплексовать по этому поводу глупо. Гриша тем временем залез в машину, а Толик спросил, куда ехать. Степа ответил, что сейчас переговорит с актером, потом решит. Но Башмакова домой точно не повезет, милиция не такси. Он по-деловому начал:

– Ваше мнение, кто мог прислать вам бутылку? Только не говорите «не знаю», я устал слышать эти слова от ваших артистов.

– Я действительно не знаю, – пробормотал Башмаков, не глядя на Степу.

– Вы прочли обратный адрес на бандероли?

– Прочел, но он мне ни о чем не говорит. Фамилии не было, только инициалы. А на крышке упаковки было написано: «От всей души актеру Башмакову».

С гордостью сказано. Но хорошенькое дело – адрес ему ничего не говорит! Степа был крайне удивлен, если не сказать больше.

– А вы, я имею в виду артистов, ходите друг к другу в гости? – задал он вполне законный вопрос.

– Практически нет, – признался Гриша. – У нас в театре это опасно делать, потому что... доносчиков много. А в подпитии чего только не скажешь... нечаянно.

– И вы не знаете, где жили Виолин, Рубан? Вы же председатель профкома.

– Что, и Рубан?.. – потрясенно вымолвил Башмаков.

– Нет, она жива. Я привел первые пришедшие в голову фамилии. Вы не ответили.

– Понимаете, у этих актеров дети давно выросли, поэтому профком с ними не работает.

– Нет, я не понимаю, как, работая в маленьком коллективе, председатель профсоюзной организации не знает адресов своих членов!

– Ну, что касается того же Виолина и Рубан, они давно вышли из профсоюзной организации.

– Почему?

– Во-первых, Эра Лукьяновна противник профсоюза в театре. Считает, что эта организация изжила себя. Во всех коммерческих структурах профсоюза нет, она хочет и в театре ликвидировать этот орган.

– Интересно. А как же она сокращает работников? Без профкома?

– Но пока-то мы существуем, она с нами иногда считается. Во-вторых, многие

вышли из профсоюза по разным причинам. Чтобы не платить членские взносы, чтобы угодить директору, а некоторые считают профсоюз бесполезной организацией, не защищающей права работника, вышли по этой причине.

– А вы права защищаете?

– По мере сил.

Не поверил Степа. Уж больно Гриша вялый, чтобы прилагать силы.

– Вы играете большие роли? – задал следующий вопрос Степа.

– Большие роли у нас играют два человека: Швец и Подсолнух, остальные на подхвате, – с обидой пробубнил Гриша. – Жена играет, а мне не дают.

Спрашивать, зачем Башмаков подходил к столу, Степа пока не стал, пусть этот вопрос застанет его врасплох. Степа сказал Башмакову, что он может быть свободен, а Толику велел ехать сначала к Петровичу, дабы забросить злополучный коньяк, а после в театр за списком.

Степан и Оксана склонились над списком, напечатанным на машинке.

– Давай, не мудрствуя, выберем из списка тех, кто так или иначе соприкоснулся с ядом, – предложила Оксана. – Так, кто у нас первый по списку? Башмаков. Он председатель профкома и член художественного совета. Далее следует... Виолин. Угу, член художественного совета. Что там выполняет художественный совет?

– Как объяснила сама директриса, совет решает, кому быть в театре, а кому не быть. Наверное, еще что-нибудь делает, но мне стала известна только эта функция, не соответствующая действительности, но выполняющая указания директора.

– Значит, это его главная функция, – пробормотала Оксана, ведя пальцем по списку. – Ну-ка, кто еще у нас в совете?.. Ага, Кандыков тоже член художественного совета, пока жив, и на него не покушались. Овчаренко... член. К счастью, тоже жива, несмотря на убийственный подарок. И Подсолнух член.

– Двусмысленно звучит, – пошутил Степа.

– Я не вкладывала двойного смысла, клянусь... Вот! Рубан тоже член совета. Сюда же входит... заведующая костюмерным цехом. Странно, костюмер решает, кому из артистов быть в театре? Очень странно. В состав совета входит и Швец! И директор, имеющая два голоса!

– Да, забыл сказать. Эра Лукьяновна на работе не появлялась, придет только завтра, потому что на вторник назначен сбор труппы.

– Во сколько сбор?

– В одиннадцать утра. Что говорят свидетели о Виолине?

– Да так... особо не распространялись. Боятся, видимо, попасть в подозреваемые. А Лозовская Анна вообще не явилась. Машинист сцены откровенно высказался по поводу артистов, мнение его нелицеприятно. Но он собрался поменять место работы, поэтому такой храбрый. А рассказал, что Виолин был каким-то придурковатым. То лаялся с директором и Швецом, то обнимался с ними и пел дифирамбы, причем демонстративно все это делал. В труппе его не любили как раз за беспринципность. Обожал подслушивать и доносить директору, следовательно, по этой причине друзей в театре не имел. В этом театре вообще не приняты дружественные отношения – это его слова. На момент смерти Виолин состоял в ссоре с директором и Швецом, орали они друг на друга во всеуслышание. Но это еще не повод отравить Виолина. Да и всерьез его никто не воспринимал. Отношения его с Ушаковыми были никакие, они друг друга в упор не видели. Кстати, Ушаковы не были членами художественного совета, и Галеев тоже.