Убийство по Шекспиру (Коварство без любви)
Шрифт:
– Не ладили.
– Это все, что вы можете сказать?
– Когда я поступила в театр, мне хотелось только играть, – грустный голос Анны приобрел оправдательный оттенок. – Что я могла понять в переплетениях самолюбий? Ровным счетом ничего. Театр представлялся мне совсем другим, более душевным, возвышенным. На деле все оказалось не так. Возможно, я вела себя неправильно, но решила ни во что не вмешиваться, относиться ко всем одинаково. Я не хотела озлобляться, как многие... а это очень легко у нас, очень...
Слов много, толку никакого. Степа вдруг впервые обратил
– Ушаков с вами не делился, когда вы жили вместе? Не обсуждал положение дел в театре? Не высказывался о коллегах?
– Делился и высказывался. Только мне не важно было, что он говорил. Я слушала его голос, смотрела в глаза... нет, не то... я просто любила его... и люблю.
«Видимо, это и послужило причиной разрыва, – подумал Степа. – Мужику надо, чтоб его не просто слушали и любили, а еще и принимали в нем участие, поддерживали его, возражали. Скучно стало Ушакову, он и дал задний ход. Красота не единственный повод к крепким отношениям».
– Если вы, Степан, – вступила в диалог Карина, – пытаетесь наводящими вопросами выяснить, могли ли Башмаковы убить, разрешите ответить мне. Не могли. Нонна сроду на такое не пойдет. А Гриша слишком слаб, чтобы решиться на чрезвычайный поступок. Мы все были одной командой, пока Эпоха и Юлик не сломили их. Только за предательство Башмаковы не получили обещанных тридцати сребреников. Положение у них тупиковое: назад дороги нет, Гришу и так флюгером называют, впереди тоже ничего не светит – предателей никто не любит. При встрече Гриша втягивает голову в плечи, а Нонна то бледнеет, то краснеет. Совесть все же где-то осталась, им стыдно. Нет, им это не под силу.
Степа попрощался, а на улице позвонил Волгиной домой:
– Что делаешь?
– Чай пью с тортиком.
– Не съешь весь, а то фигуру испортишь. Еду к тебе, помогу тортик прикончить.
Европейской отделкой сейчас никого не удивишь, однако Степа, окинув скорым взором квартиру Оксаны, удовлетворенно крякнул:
– Ценят вашего брата.
– Как и вашего, – отпарировала она. – Квартиру вместе с содержимым благородно оставил мне и сыну муж.
– И ушел в шалаш? – иронично спросил он, устраиваясь на белом стульчике на кухне за белым столом.
– Нет, в новую квартиру, но с милой. Он крупный лавочник, выложить бабки за комфортабельный шалаш для него не такая уж проблема. Ты выглядишь утомленным.
– Где тортик? Целый день не ел.
– Есть еще ветчина. Будешь?
– А то! Может, и отбивная найдется? С картошечкой?
– Не найдется. За мясом на рынок некому сбегать. Ешь, что дают.
– Ладно, – вздохнул он.
Он действительно очень устал и зверски проголодался, поесть-то было некогда, посему набросился на бутерброды, едва те появились на столе. Рассказывал в перерывах между проглоченным куском и тем, который отправлял в рот. Большее время Степа с самозабвением пережевывал пищу.
– Сначала дело, потом еда, иначе ты до утра не закончишь.
– И на том спасибо, – проглотил он последний кусок, алчно взирая на тарелку. – Когда расскажу, бутерброды вернешь?
– Верну, – пообещала она и приготовилась слушать...
Его рассказ длился дольше, чем говорили Карина и Анна, ибо сопровождался комментариями. Закончив и заполучив назад тарелку с бутербродами, Степа не понял, произвели на Оксану впечатление новые сведения или нет. Она только закурила сигарету, механически налила ему чаю, пододвинула половину торта и не произнесла ни слова. Он продолжил наполнять желудок, запивая горячим чаем, а Оксана сосредоточенно выкурила сигарету, потом вторую, наконец, беря третью сигарету, выдала:
– Если у нас не появится существенной зацепки, я их всех задержу. Гурьеву тоже.
– Тебе столько ордеров не выпишет прокурор.
– Выпишет, выпишет, – заверила она. – Четыре трупа за четыре дня! Теперь я тебя «обрадую». Все члены художественного совета получили по почте подарки. Нет, я бы их всех посадила с ба-альшим удовольствием. В конце концов, мы бы спасли артистов от них же самих. Боюсь только, нар не хватит на всех.
– А Гурьеву за что собралась посадить?
– Слишком активное принимает участие в девушке, которая отбила мужа у лучшей подруги. Тебе не кажется это странным?
– Подожди, давай искать логику. Во всем должна быть логика...
– Степа, – перебила Оксана, – если ядом орудует сумасшедший, то логики мы не найдем. Он не одного, даже не трех решил прикончить, а сразу... я со счета сбилась.
– Тем не менее логика есть и у сумасшедшего, – твердо сказал Степа. – Надо отталкиваться все же от женщины. Нам известно, что три бандероли отправила она. Уверен, что на остальных бандеролях есть обратный адрес. Но Вика с почты приняла только три, следовательно, остальные отправили с другого почтового отделения.
– Ну и куда ты клонишь?
– Очень возможно, что у нас будет еще один свидетель. Тот, который принимал остальные бандероли. Если приемщик или приемщица запомнили женщину...
– Опознание! – догадалась Оксана. – Его в любом случае следует провести. И собрать всех баб театра, одеть их в зеленые шмотки... Стоп, Степа! А ведь у нас есть зацепка!
– Да? И какая?
– Женщина отправляла? – загадочно улыбнулась Оксана. – А сколько женщин осталось за кулисами до того момента, когда Ушакова вынесла поднос на сцену?
– Ты хочешь сказать...
– Да! Катерина Кандыкова, Люся Сюкина и Анна Лозовская. Мотив был у Анны. Она последняя брала в руки бокал...
– Погоди! Зачем тогда ей рассказывать мне об этом?
– Потому что Подсолнух ее видел. Видел и Швец. Нетрудно просчитать, что все равно они доложат нам, что Швец и сделал.
– Убедительно. Но мотив у Анны был по отношению к Ушаковым. А члены художественного совета? Где мотивы, чтоб убить и их?
– Надо искать. Мы занимаемся делом всего ничего, а хотим результата.