Убийство в «Долине царей»
Шрифт:
— Они хотели построить дачу под Москвой, но потом пришел вызов из Израиля. Вот этот кирпичный полуфабрикат и торговали.
— Уверен, сошлись на миллионе деревянных.
— Да, где-то так.
— А вам не кажется странным, что за похищенные документы с Шекельграббера потребовали ту же сумму?
— А вам не кажется странным, что с Шекельграббера за документы потребовали такую несуразную сумму? Хлопоты с оформлением новых стоят гораздо дешевле. Если, конечно, ты чист перед законом и паспорт у тебя не поддельный.
— Как вы относились к Шекельграбберу?
— Ну какое это теперь имеет
— Ладно, пойду, — сказал я и поднялся. — А Квелого я вам через пару дней связанным представлю. Но услуга — за услугу. Вы в понедельник будете в «Долине царей»?
— Да, — ответил он, — привезут клиента. Придется повозиться.
— Вот деньги. Купите, пожалуйста, букет роз и подарите от моего имени Кувыркалкиной.
— С удовольствием, но вряд ли она возьмет цветы из моих рук. Я для нее парасхит.
— Кто-кто?
— Так в Древнем Египте назывались те, кто чистил трупы перед бальзамированием.
Уже стоя в проеме дверей, он вдруг сказал:
— Был там один дед…
— Где? — не сообразил я.
— В Сандунах, — сказал Горчицын. — Я его случайно запомнил. Никогда не видел, чтобы в баню с собакой приходили.
— То есть?
— Пришел с собакой. Его не пустили. Тогда он привязал ее у входа в мужское отделение, и она скулила, пока банщик не заехал ей по морде мокрой тряпкой. Дед его чуть не убил.
— Какой породы была собака?
— Белый пудель…
— Вы эти выходные лучше посидите дома от греха.
Оставшись на лестничной клетке, я вскрыл распределительный щит и вырвал провода телефона, которые вели в квартиру Горчицына…
«Лучшие страны гибнут от демократии. Тут даже спорить не о чем. Возьми любой крупный европейский город, там давно негры, арабы и турки численностью забили коренное население. И так повсеместно, разве что Япония еще держится, но только за счет неповторимой работоспособности граждан: любой пришелец там выглядит бездельником. А Москве капут по общему шаблону, — думал я, шагая к Заклепкину. — Москва упорно превращается из третьего Рима во второй Вавилон. Вот в Лос-Анджелесе вся территория поделена на кварталы и зоны влияния, которые чужак обойдет стороной. Лос-Анджелес или Нью-Йорк какой-нибудь загаженный устроены вроде зоопарка, где у каждого народа или группы людей, объединенных по интересам, — своя клетка, вылезать из которой не рекомендуется, несмотря на свободу. А в Москве как будто вавилонская башня номер два рухнула только вчера и народы еще объясняются знаками в поисках соплеменников. Прямо стыдно за банду каких-нибудь чучмеков, что их московский авангард не в состоянии выселить жителей пяти-десяти близко стоящих домов, занять их и спокойно терроризировать население в радиусе трех километров. Но скоро они сообразят и опомнятся. Держитесь тогда, москвичи! Не спасет вас ни лимитированная прописка, ни родная лимитная милиция. Выкурят чучмеки всех как миленьких, для начала дверь подожгут, потом стекла выбьют, потом дочку изнасилуют, потом — жену, а не поможет — и на вас польстятся. Разбежитесь вы тогда по тверям и рязаням, опять броситесь искать Минина с Пожарским и, проиграв десять битв подряд на кольцевой автодороге, победите в одиннадцатой, потому что вас, как всегда, будет больше, а чучмекам без вас станет скучно: грабить-то
Заклепкина в переулке не было, но я знал адрес из протокола Квочкина. Когда я поднимался по лестнице, дверь квартиры открылась и выпустила девушку.
— Извините, — остановил я ее, — вы дочь Степана Николаевича?
— Нет, — ответила она, — присматриваю за домом и за ним.
Я дал девушке хлопнуть парадной дверью, на всякий случай устроил газовый пистолет поудобней в кармане и позвонил в квартиру Заклепкина. Меня долго разглядывали в «глазок», потом долго возились с замками. Наконец, продолжая держать себя на цепочке, как заскучавший дворовый пес, дверь приоткрылась, и в щель вылез нос пенсионера.
— Что еще? — спросил Заклепкин недружелюбно.
— Говорить с вами желаю.
Он не ответил и скрылся.
— Придется, Степан Николаевич, — закричал я через дверь. — Иначе через час я приду с участковым.
Заклепкин опять высунул нос:
— Что вам надо? Я уже все сказал. Добавить нечего.
— А про то, как ходили в Сандуны и зачем-то спрятали документы Поглощаева за скамью?
— Ни в какие Сандуны я не ходил.
— У меня есть свидетель, и ваши отпечатки на бумажнике Поглощаева, — сообщил я. — Ну как? Впустите меня?
— Нет, — сказал он. — Подождите на улице.
Ждать его пришлось минут двадцать. Я даже испугался: уж не повесился ли Заклепкин, поняв, что проиграл? Но наконец он вышел живой и здоровый с пуделем у левой ноги, как всегда.
— Долго же вы одевались! — попенял я. — Наташа Ростова быстрее бы обернулась.
— Одевался быстро, — ответил он, — вы пришли во время обеда, а я не ем холодные котлеты.
«Вот это выдержка! — подумал я. — Человека, того и гляди, в кутузку уведут, а он обедать садится!»
— Что вы от меня еще хотите? — спросил Заклепкин.
— Правды, Степан Николаевич, — сказал я. — Остап Бендер хотел от Корейко любви, а я всего лишь правды. Лучше — немногословной и с чистосердечным признанием в письменном виде.
— Но вы же и сами знаете, — ответил он.
— Кое-что, но не во всех подробностях. Если бы я знал все, вы бы сейчас в «воронке» ехали в следственный изолятор, а ваш милый пуделек бежал бы следом и скулил от горя.
Упоминание о собаке его покоробило.
— Я вашего Шекельграббера не убивал, — заявил он. — Охота была руки марать.
— Ну конечно! Вас подставили, как в американском боевике. А документы Поглощаева вы украли шутки ради, пытаясь развеять пенсионную скуку. Или вы клептоман?
— Да, — сказал он. — Могу достать справку.
— И где же, позвольте спросить, вы познакомились с объектом шутки и клептомании? Встретили в милиции на допросе?
— Как вам будет угодно.
— Вы сами-то верите в эту чушь?
— Нет, — ответил он, — это вы верите.
— Смотрите, — сказал я, — опять Опрелин мимо едет. Что это он каждый час дефилирует по переулку? Стоит вам из дома с собачкой выйти — и он тут как тут, Может, он за мной следит? А может, это он убил Шекельграббера и теперь на мою и вашу жизнь зарится?
— Не знаю я никакого Опрелина!
— Все, — сказал я, — мне надоело. Не хотите по-хорошему, будем врагами. Посидите, пожалуйста, дома или на лавочке, за вами скоро приедут.