Убийство в Месопотамии

Кристи Агата

Я не пыталась противиться. Я намеренно поддавалась этому чувству. Я говорила себе: «Я миссис Лейднер, я миссис Лейднер. Я лежу здесь в полузабытьи. И вот сейчас начнет открываться дверь».

Я продолжала это твердить, словно гипнотизируя себя.

«Вот уже почти половина второго... как раз время... Дверь открывается... дверь открывается... Я вижу, что входит...»

Я не отрываясь смотрела на дверь. Скоро она начнет открываться. Я должна увидеть, как она открывается. И я должна увидеть человека,

который откроет ее.

Сколько же нужно было пережить за эти дни, чтобы вообразить, что загадку можно решить таким образом!

Но я – верила. Что-то вроде озноба прошло у меня по спине, дошло до ног. Они онемели, парализовались.

– Ты впадаешь в транс, – сказала я себе. – И в состоянии транса ты увидишь...

И снова и снова я размеренно твердила себе: «Дверь начинает открываться... дверь открывается...»

Чувство онемения все больше и больше усиливалось.

А потом я увидела, как дверь начала медленно открываться.

Это было страшно.

Никогда я не испытывала ничего более страшного в жизни ни до и ни после.

Меня всю парализовало, холод пронизал с головы до ног. Я не могла пошевелиться. Хоть убей, не могла двинуть ни рукой, ни ногой.

Меня охватил ужас. Я теряла рассудок, онемела от ужаса.

Эта медленно открывающаяся дверь – совершенно бесшумно.

Еще минута, и я увижу...

Медленно... медленно... Все шире и шире...

И вот осторожно входит... Билл Коулман.

И тут у него, должно быть, произошло самое сильное потрясение в жизни.

Я вскочила с кровати и с ужасным воплем заметалась по комнате.

Он встал как вкопанный, его туповатое розовое лицо еще больше порозовело, а рот широко раскрылся от удивления.

– Хэлло-ло-ло! – воскликнул он. – Что происходит, сестра?

Я вернулась к реальности, потерпев крах.

– Боже, мистер Коулман, как вы меня напугали!

– Прошу прощения, – сказал он и ухмыльнулся.

И тут я увидела, что у него в руках крохотный букетик алых лютиков. Это были хорошенькие маленькие цветочки, что сами по себе росли по берегам в окрестностях Телля. Миссис Лейднер любила их.

– В Хассаньехе не достанешь ни цветов, ничего, – сказал он и еще больше покраснел. – Нехорошо, когда нет цветов на могиле. Я решил, что просто нарву букетик и поставлю здесь в эту маленькую штуковину. Она всегда держала в ней цветы на столе. Как бы показывая этим, что она не забыта, а? Я, конечно, немного осел, я знаю, но мне хотелось это... показать.

Я подумала, что с его стороны это очень мило. Он был весь розовый от смущения, как это бывает с англичанами, когда они совершают что-нибудь сентиментальное. Я подумала, что это очень хорошая мысль.

– Ну что ж, очень милая мысль, мистер Коулман, – сказала я.

Я взяла маленький кувшинчик,

набрала немного воды, и мы поставили в него цветы.

При этом я, правда, думала больше о мистере Коулмане, чем о миссис Лейднер. Эта идея показывала, что у него есть сердце.

Он меня не стал спрашивать, что заставило меня пронзительно закричать, и я была ему благодарна за это. Я бы по-дурацки себя чувствовала, если бы мне перед ним пришлось оправдываться.

«Впредь придерживайся здравого смысла, тетя, – сказала я себе, расправляя манжеты и разглаживая передник. – Ты не создана для этой медиумной чуши».

До конца дня я занималась упаковкой собственных вещей.

Отец Лавиньи был столь любезен, что выразил сожаление по поводу моего отъезда. Он сказал, что моя жизнерадостность и здравомыслие были подспорьем для всех и очень помогли. Здравый ум! Хорошо, что он не знал о моей идиотской выходке в комнате миссис Лейднер.

– Мы сегодня не видели мистера Пуаро, – заметил он.

Я ответила, что Пуаро сказал, что весь день будет занят рассылкой телеграмм.

– Телеграмм? В Америку? – поднял брови отец Лавиньи.

– Думаю, да. Он сказал: «По всему свету!» – но, по-моему, это скорее преувеличение иностранца. – Тут я довольно сильно покраснела, вспомнив, что ведь и отец Лавиньи – иностранец.

Он, кажется, не оскорбился, только усмехнулся довольно мило и спросил меня, нет ли каких-нибудь новостей о человеке с косоглазием.

Я сказала, что не знаю, ничего не слышала.

Отец Лавиньи спросил меня еще о времени, когда мы с миссис Лейднер заметили мужчину, который стоял на цыпочках и как будто бы заглядывал в окно.

– Представляется, – сказал он задумчиво, – что у этого человека был какой-то особенный интерес к миссис Лейднер. Я с тех пор все интересовался, не мог ли этот человек быть европейцем, который постарался выглядеть жителем Ирака?

Эта мысль была для меня новой, и я принялась ее тщательно обдумывать. Я приняла как само собой разумеющееся, что этот человек был местным, но если подумать, я ведь судила по его одежде и по цвету кожи.

Отец Лавиньи заявил о своем намерении походить вокруг дома и осмотреть место, где миссис Лейднер и я видели того мужчину.

– Кто знает, он мог выронить что-нибудь. В детективных историях всегда так и бывает.

– Наверное, в реальной жизни преступники более осторожны, – сказала я.

Я достала несколько пар носков, которые только что закончила штопать, и выложила на стол в общей комнате мужчинам, когда они вошли, на выбор, а потом, поскольку больше делать было нечего, пошла наверх, на крышу.

Там стояла мисс Джонсон, но она не услышала меня. Я подошла к ней вплотную, и только тогда она меня заметила.