Убийство в морге
Шрифт:
Тот сам разрядил неловкость, молча взял трубку и положил ее на место.
Очевидно, он еще незаметно нажал на кнопку звонка, потому что сразу же открылась дверь и в комнате появился надзиратель.
Хорошо наработанным голосом он приказал:
— Руки за спину! На выход!
Кобрик вежливо попрощался с человеком в штатском, предоставившим ему такой вкусный обед:
— До свидания!
И пошел за надзирателем в камеру.
Очень заинтересовала его передача задержанного из рук в руки. Особенно восхитила «морзянка»,
Подойдет надзиратель к решетке и большим ключом по решетке отстучит что-то свое, особенное, не просто взял и постучал, а как-то хитро. И коллега сразу узнает, что именно свой идет, очередного охламона ведет.
Когда дверь камеры распахнулась и появился Кобрик, все в камере замолчали и уставились на него.
Кобрик был единственный, кого не подстригли под «ноль».
— Здравствуйте! — вежливо поздоровался Кобрик. — Можно войти?
Гомерический смех потряс камеру настолько, что никто не слышал, как закрылась дверь. Смеялись от души, до слез.
— Почему бы нет! — подскочил к Кобрику Рудин.
И добавил, отсмеясь:
— Ты же не в форточку!
Григорьев, взяв новенького под локоток, усадил на свою койку.
— Ну, чудик! За что тянут?
Кобрик обреченно поник головой:
— Двоих замочил!
И как чуть раньше взрыв хохота, так же камеру потрясла тишина.
— Лепишь, чудило? — растерялся даже Григорьев. — Или чужие грехи на себя берешь? Из тебя «мочило», как из меня папа римский. Колись!
Кобрик ничего не понял из того, что сказал Григорьев, но уяснил одно: его не за того приняли.
— Что тут особенного? Обычное дело.
— Ни фига себе! — воскликнул пораженный признанием Кобрика Маленький. — Да он нас всех перережет ночью. Я теперь спать буду плохо.
— Ты что? — обиделся Кобрик. — Я никогда еще никого не резал. Что я — сумасшедший?
Сойкин ехидно вставил:
— Он их из «дуры» шмальнул…
— Какая «дура»? — перебил его Кобрик. — Гнал рано утром по шоссе, «волга» левый бок подставила, я в нее и врезался.
— А-а! — облегченно вздохнули все.
— Что ж ты, чудило, понтуешь? — рассердился Григорьев. — Обычная авария…
— Но двоих-то нет! — вставил Кобрик.
Даже Кузин заинтересовался Кобриком.
— Он, никак, виноватым себя считает! Как тебя звать-то?
— Кобрик Юра!
Великанов расхохотался:
— Умора! Вся камера невинными забита. Одного виноватого Бог принес.
— Для развода! — съехидничал Сойкин.
Кобрик не мог понять, почему он не может считать себя виновным.
— Не был бы виновен, не посадили бы сюда!
Общий хохот задержанных был ему ответом.
Кобрик стал доказывать свою вину:
— Действительно же виноват! Торопился, гнал машину с сумасшедшей скоростью, а асфальт после дождя мокрый. Задумался и вовремя не среагировал на опасность
Григорьев прервал его излияния:
— Чудило! Ты только на суде не изображай из себя ангела. Архангелы намотают на полную катушку. Сознание своей абсолютной правоты ожесточает судей. Их всегда надо оставлять в сомнении, может, они совсем невиновного отправляют в ад. Они же как рассуждают: «Что такое три года срока? Зима — лето, зима — лето, зима — лето. И домой!»
— Все равно, я врать не буду! Даже на суде! Не смогу.
Поворов горел жаждой мести и решил взять реванш на таком «фраере».
— Братва! — внезапно нарушил он свое вынужденное молчание. — Я предлагаю такого человека избрать в старосты камеры.
Сойкин сразу поддержал предложение человека, кого еще так недавно пинал и унижал.
— В старосты, в старосты! Только сначала пусть испытание пройдет.
Григорьев свирепо посмотрел на Сойкина, но ничего сделать не мог. Вмешайся он, его бы не поняли; кто был ему Кобрик: ни сват, ни брат. Конечно, чем-то этот человек импонировал Григорьеву, но вставать на его сторону было нельзя.
Но Кобрик сам утряс свои проблемы.
— Не суетитесь! Я благодарен за великую честь, но… об этой шутке мне рассказали в камере аэропорта, так что я считаю себя недостойным…
— Что за болтун тебе все выложил? — выразил недовольство Сойкин.
— Бродяжка какой-то! — вспомнил Кобрик сокамерника в аэропорту. — «Лепит чернуху», как он говорит.
— Тоже метод! — одобрил Григорьев. — Менты будут проверять его до посинения. Он им будет давать такие адреса, куда бумага будет идти месяц. Пока ответят, пока подумают, пока отпишут… Менты обычно с такими договариваются: ты возьмешь на себя висяков годика на два, а мы тебя в хорошую зону определим, годик отсидишь и с новым паспортом на поселение.
— В новую жизнь под чужой фамилией? — понял Кобрик. — А зачем?
— Чужая душа — потемки! Мало ли хвостов за человеком тянется? А чистым паспортом можно их все оборвать.
— Ну, менты тоже не лыком шиты! — не поверил Кобрик.
— Чудило! Таких бродяг — несметное количество! Всех проверить жизни не хватит. Даже ментовской.
Дверь камеры пропустила вернувшегося Айрапетяна.
Но вернулся он согнувшимся в три погибели. Молча лег на свою койку и тихо ругался:
— Кумерет кунем! Фашисты!
Маленький, бросившийся его встречать как родного, спросил:
— Вано! Что случилось? Живот заболел?
— В дежурку завели. Там пять человек отдыхало. Стали они меня от одного к другому кидать. Саданет один кулаком в живот, садист, и другому кидает. Тот по печени врежет и к следующему. Тот кулаком по почке и дальше. Пропустили и выкинули. Иди, говорят, в камеру, другой раз так легко не отделаешься. Насидишься в карцере. Благодари Бога, что у нас хорошее настроение.
Маленький растерялся.