Убийство в морге
Шрифт:
Сойкин мгновенно забрался на койку и оголил зад.
Григорьев, продолжая кружить Поворова, запел:
— Ладушки, ладушки, где были? У бабушки! Что ели? Кашку! Что пили? Бражку!
Крепко держа Поворова, он подвел его к самому заду Сойкина.
— Лижи!
Поворов энергично взялся за дело, но Сойкин не выдержал и захохотал.
— Щекотно! Я щекотки боюсь!
Когда Поворов вырвался и сорвал повязку, Сойкин уже успел натянуть штаны и сесть по-турецки на койке. Показал зажатый кусок сахара
— Не получилось!
— Не быть тебе старостой! — подтвердил Григорьев.
— Вы меня обманули! Там не было сахара! — закричал Поворов, заподозрив обман.
Григорьев сделал строгое внушение Сойкину:
— Сойкин! Ты опять не подмылся?
И тут началась потасовка. Поворов сбил Сойкина с койки, но Григорьев перехватил его руку и отправил на пол. Сойкин начал бить Поворова ногами. Григорьев, схватив за шиворот, поволок Поворова к параше.
Кузин предупредил Григорьева:
— Не покалечь! А то намотаешь себе новый срок, не разработав первого.
Григорьев бросил в конце концов Поворова у параши.
— Хватит с него… Слушай, победитель! Ты у Сойкина очко лизал, не спать тебе на его койке. Будешь спать на «вертолете» у параши. Все, даже честные люди, начинают с этого путь.
Счастливый Сойкин мигом сбросил вещи Поворова на пол и водворил на койку свои.
Лениво открылась дверь в камеру, и надзиратель так же лениво спросил:
— Что за шум?
Сойкин охотно откликнулся:
— А драки нет! Припадочный попался! Не хочет у окна спать. «Хочу, — говорит, — возле параши, и точка!» Начитался советской литературы, на себе хочет испытать. Мы его и так, и сяк, а он бух на пол — и выть, и кататься…
— Балаболка! — усмехнулся довольно надзиратель и закрыл дверь.
Потап Рудин ночь провел в отделении милиции. В камере он был совершенно один.
— Глядя на пустую камеру, трудно предположить значительный рост преступности, как пишут газеты, — сказал он сопровождающему милиционеру.
— У нас район тихий, — миролюбиво ответил сопровождающий. — Бывает, правда, квартиры чистят!
И он красноречиво посмотрел на Рудина, а затем закрыл дверь камеры.
Рудин после допроса и опознания вещей совсем устал. Довольно вспомнил бешенство пострадавшего, когда Рудин рассказал при нем о подслушанном диалоге в спальне. Рудину даже показалось, что пострадавший скорее примирился бы с потерей картин и антиквариата, чем быть выставленным вот так, на позор, в глазах жены.
Засыпая, Рудин почему-то почувствовал вину перед Инной.
«Надо же! — подумают он. — Она меня сдала, а я еще перед ней, оказывается, и в виноватых хожу!»
В Бутырке Рудин прошел весь путь в общем стаде и вскоре едва отличался от остальных.
«До чего же быстро стирается человеческая индивидуальность! — думал
Первое, что увидел Рудин, войдя в камеру, был останавливающий льющуюся из носа кровь Поворов.
«Ого! — забеспокоился Рудин. — Крутые ребятки! С ними надо держать ухо востро! Не то накостыляют живо!»
— Привет, братва!
Никто не обратил на него никакого внимания.
Лишь Григорьев заметил: «Контингент пошел! К вечеру будет норма!»
Рудин кое-что слышал о правилах поведения заключенных в камере. Неписаных, конечно. И знал, что можно делать, а что нельзя ни в коем случае..
— Разрешите присесть на вашу койку? — спросил он вежливо у Кузина.
Кузин, ошарашенный такой вежливостью, несколько секунд не мог даже ничего ответить. Наконец он обрел дар речи:
— Садитесь, сделайте милость!
Сойкин презрительно захохотал.
— Ёкаламене! Граф, не соизволите ли сесть на парашу? Ах, герцог, вчера, когда мы брали ссудную кассу, я совершил некрасивый поступок: не пропустил вперед себя в дверь даму. Ах, принц мой, она же была проститутка! И проститутка бывает женщиной, герцог!
Почти все поддержали Сойкина своим смехом, кроме Кузина, Рудина да Поворова, который все еще никак не мог под холодной водой остановить сочившуюся из носа кровь.
Кузин опять уткнулся в книжку, которую читал.
Рудин понял, что обижаться глупо, и тоже рассмеялся.
Григорьев подсел к нему.
— За какие грехи повязали?
— В гости пришел без приглашения!
— Домушник, значит?
— У меня доказан только один эпизод! Профессию доказывать надо!
— Сечешь! Молоток! — одобрил Григорьев. — Гони туфту лепилам. Условно можешь схлопотать.
— В худшем случае не больше полутора лет!
— В селении Маштаги, — начал рассказывать анекдот Григорьев, — учитель спрашивает: «Ахмед, сколько будет дважды два?» — «Пятнадцать, учитель!» — «Дурак, я сколько раз вам буду говорить: не больше одиннадцати!»
Рудин засмеялся, хотя слышал варианты этого анекдота раз двадцать.
— Ништяк! — оценил искренность его смеха Григорьев. — Везде чувствуешь себя как дома. Легко перезимуешь. Тебя и в зону не пошлют. Здесь шнырем прокантуешься. Чего гнать куда-то. Пока довезут, обратно везти уже надо. Одни хлопоты. Разнообразят нашу камеру Уголовным кодексом. А то одних хулиганов да насильников бросают. Несерьезный народ! Будем знакомы: валютчик Григорьев!
— Рудин!
— Литературная фамилия! Впрочем, с кем я только не встречался. Сегодня утром на правиловку Пушкина заграбастали…