Убийство в музее восковых фигур
Шрифт:
Женщина ответила не сразу.
– Я думала об этом. В последние две недели, с тех пор как Робер… капитан Шомон вернулся в Париж, мне казалось, что она переменилась. Стала чаще хмуриться, более остро на все реагировать. Однажды я застала ее в слезах. Но это случалось с ней и раньше, ведь ее могла вывести из равновесия любая мелочь, и она ужасно переживала, пока не забывала о ней. Обычно она делилась со мной, поэтому теперь я ни о чем не спрашивала. Я ждала, когда она сама мне расскажет…
– Но у вас не было никаких предположений?
– Никаких. Особенно потому… – Она запнулась.
– Пожалуйста, продолжайте.
– Особенно
Я смотрел на мадемуазель Прево, сидевшую в тени. Ее лицо выдавало мучительное сомнение, глаза были полуприкрыты.
– Прошу вас, мадам, извинить мой вопрос, – тихо обратился к вдове Бенколин, – но вы понимаете, что это необходимо… не было ли у мадемуазель Дюшен, насколько вы могли знать, привязанности к какому-то другому мужчине, кроме капитана Шомона?
Сначала у нее от возмущения затрепетали ноздри, но потом она посмотрела на нас с усталой снисходительной улыбкой:
– Не было. Хотя, может быть, это было бы для нее лучше.
– Понимаю. Вы полагаете, что ваша дочь пала жертвой вероломного насильника?
– Естественно! – Слезы застлали ей глаза. – Ее… ее выманили из дома… не знаю только, каким образом! Этого я никак не могу понять! Она договорилась встретиться с Клодин Мартель, своей подружкой, и Робером. Но вдруг Одетта позвонила обоим по телефону и отменила встречу, а потом куда-то убежала из дома. Я очень удивилась, потому что обычно она заходит ко мне попрощаться. Тогда… я в последний раз видела ее перед тем, как…
– Вы не слышали, как она говорила по телефону?
– Нет. Я была наверху и, когда она вышла из дома, решила, что она пошла на эту встречу. Робер рассказал мне потом, как было дело.
Бенколин наклонил голову, будто прислушиваясь к тиканью часов. Я видел, как за окнами дрожат на ветру промокшие деревья, вспыхивая багрянцем кленовых листьев. Джина Прево, закрыв глаза, откинулась на диване; неяркий свет омывал совершенную линию ее шеи, на ресницах блестели слезы. В комнате было так тихо, что донесшееся снизу дребезжание дверного звонка заставило нас слегка вздрогнуть.
– Люси на кухне, Поль, – сказала мадам Дюшен. – Не беспокойтесь, она ответит на звонок… Итак, господа?…
У дверей все еще трезвонили, и из холла послышались торопливые шаги. Бенколин поинтересовался:
– Мадемуазель Дюшен не оставила никаких дневников, записей, которые могли бы дать нам ключ?…
– Она начинала вести дневник каждый год, но недели через две бросала. Нет. У нее были какие-то бумаги, но я их уже просмотрела – там ничего нет.
– Тогда… – начал было Бенколин, но остановился на полуслове.
Он продолжал смотреть в одну точку; рука его замерла на полпути к подбородку. Сердце у меня возбужденно забилось. Я взглянул на Джину Прево – она сидела неподвижно, вцепившись в подлокотник дивана.
Нам был прекрасно слышен доносившийся из прихожей голос человека, который так настойчиво звонил в дверь. Извиняющимся тоном он говорил:
– Простите, ради Бога… Не могу ли я видеть мадам Дюшен? Меня зовут Этьен Галан.
Глава 8
Ни один из нас не двинулся и не произнес ни слова. Этот голос обладал магическим
Я снова оглядел присутствующих. В глазах мадам Дюшен ничего прочитать было нельзя – таким напряженным и сосредоточенным было ее лицо. Джина Прево широко раскрытыми глазами взирала на дверь, словно не веря своим ушам…
– Нездорова? – повторил голос в ответ на приглушенные объяснения. – Какая жалость! Мое имя ничего ей не скажет, но я был большим другом ее покойного мужа, и мне бы очень хотелось передать ей мои соболезнования… – Пауза; он как будто задумался. – Что же мне делать?… Насколько я знаю, здесь мадемуазель Джина Прево? Ну, вот видите. Возможно, я смогу поговорить с ней, как с другом семьи, если уж мадам не может меня принять. Благодарю вас.
Легкие шаги горничной пересекли нижний холл и застучали по лестнице. Джина Прево тут же вскочила.
– Вы… вы, мадам Дюшен, не беспокойтесь, – торопливо сказала она, изображая улыбку. – Не надо себя тревожить. Я спущусь и поговорю с ним.
Она произнесла эти слова так, словно ей не хватало воздуха. Мадам Дюшен не двинулась. Мне бросилось в глаза, каким бледным было лицо девушки, когда она выбежала мимо нас из комнаты.
В ту же секунду Бенколин прошептал:
– Мадам, в вашем доме есть черный ход?
Вздрогнув от неожиданности, она подняла на него глаза, и мне показалось, что между ними тут же установилось понимание.
– Да… есть. Внизу он проходит между столовой и кухней к боковой двери.
– Оттуда можно попасть в переднюю гостиную?
– Да. Через комнату, где Одетта…
– Вы знаете, где это? – повернулся он к Робике. – Хорошо. Покажите господину Марлю. Скорее, Джефф. Вы знаете, что нужно делать.
В его настойчивом взгляде я прочел, что во что бы то ни стало должен услышать этот разговор. Робике поначалу настолько растерялся, что едва не споткнулся на ровном месте, но потом до него дошло, что нужно торопиться и не шуметь. Мы слышали, как Джина спускается по ступенькам, но в затемненном холле ее не было видно. Робике провел меня к узенькой лестнице, к счастью застланной ковром, и жестами объяснил, куда идти. Дверь на первом этаже издала слабый скрип, когда я протискивался через нее в слабо освещенную столовую.
Через полуоткрытые двери я заметил скорбные белые цветы в соседней комнате. Да! В этой гостиной, где стоял гроб, портьеры на двери в коридор были задернуты почти наглухо. Я проскользнул туда, чуть было не опрокинув по пути огромную корзину лилий. Сквозь закрытые ставни пробивались полоски света, воздух был напоен душным ароматом цветов, гроб с полированными ручками был голубиного серого цвета… и в священную тишину этого места врывались громкие голоса. Те двое стояли посредине холла. Затем я сообразил, что они говорили так громко, чтобы их было слышно на втором этаже, а настоящий разговор шел шепотом, который я слышал с трудом, стоя за тяжелыми портьерами.