Убийство в музее восковых фигур
Шрифт:
– Что вы хотите сказать?!
Он поднялся, глядя на нее сверху вниз.
– Безусловно, она рано или поздно умерла бы от этой трещины. Но что касается обстоятельств ее гибели, вы можете прочитать в газетах, что непосредственной причиной смерти послужил удар ножом в сердце. Ну как?
Рука его продолжала плавно двигаться назад, как будто он хотел размахнуться и побольнее щелкнуть ее кнутом. Галан поджал губы, в глазах его снова заиграло самодовольство.
– Нож, которым ее зарезали, – продолжал он, – пока не нашли. И неудивительно. По-моему, он принадлежит вам. Если полицейским придет это в голову, они найдут его в вашем туалетном столике в «Мулен-Руж»… Теперь, дорогая моя, остается
Глава 14
Скорчившись в полумраке, я снова опустил глаза; в голове у меня все перепуталось. Потом Галан засмеялся. Неожиданно голос его сорвался, и смех перешел в отвратительное хихиканье, наждаком скребущее по нервам.
– Вы можете мне не верить, дорогая моя, – твердил он. – Почитайте газеты…
Молчание. Я боялся снова приложить глаз к щели, чтобы не выдать себя неловким движением и не опрокинуть ширму.
Тихим, недоверчивым голосом она произнесла:
– Вы… сделали… это?…
– Теперь, пожалуйста, выслушайте меня. Я опасался этого с того самого момента, как ваша милая Одетта выпала из окна. Я боялся, что у вас не выдержат нервы или вас замучит совесть и вы отправитесь в полицию, чтобы рассказать об этом «несчастном случае». Я предполагал – и оказался прав, – что мадемуазель Мартель покрепче. Вы могли всех нас погубить. Однако, если бы вы были вынуждены молчать…
– Вы сами закололи Одетту!
– Ну, ну, я, может быть, немного ускорил ее смерть. В любом случае она не прожила бы больше нескольких часов. – Он явно получал от всего этого удовольствие, и я слышал, как звякнул бокал, когда он налил себе еще шампанского. – Вы что, думали, я срочно отправлю ее в больницу, чтобы все раскрылось? Ну уж нет! Полиция только и ждет, чтобы навесить на меня что-нибудь. Лучше всего было прикончить ее во дворе. Что я, между нами говоря, и сделал. Вы ведь не видели ее после того, как она упала, правда?
Я снова взглянул на них. Джина сидела в застывшей позе, глядя в сторону. Галан хмуро созерцал свой бокал, взбалтывая его содержимое. За его самодовольством чувствовалась холодная ярость. Инстинкт подсказывал мне, что одну вещь он никогда не простит Джине – что она ударила по его тщеславию. Галан поднял свои непроницаемые, почти по-кошачьи желтые глаза.
– Нож, которым я воспользовался, имеет отличительную особенность. Искривление на лезвии наверняка оставило в теле характерный след. Каким-то образом нож попал в вашу артистическую… Вам его так просто не найти. Зато полиция смогла бы… Вы маленькая дурочка, – прошипел он, пытаясь сдержать приступ ярости, – они же обвинят вас в обоих убийствах. Я имею в виду – если я им подскажу. Вчера вечером, когда была убита Клодин Мартель, вы сами сунули голову под гильотину! Вы что, не понимаете этого, что ли? И вам хватило смелости, нахальства, самомнения, чтобы…
На секунду мне показалось, что он швырнет в нее бокалом. Затем он с усилием разгладил морщины на своем перекошенном лице, по-видимому, несколько напуганный собственным взрывом.
– Ну ладно, дорогая моя… что толку теперь расстраиваться? Нет, вы послушайте, пожалуйста! Я вывез ее на своем автомобиле после наступления темноты и выбросил в реку. Нет никаких улик, которые бы связывали меня с этим делом. Но вы!…
– А Клодин?
– Джина, я не знаю, кто убил Клодин. Но вы мне об этом расскажете.
На этот раз он не присел на кушетку рядом с ней, а пододвинул кресло и поставил его напротив нее, и свет от лампы окрасил его нос невероятными тенями. Галан похлопал себя по коленям, белая кошка, бесшумно появившись из темноты, устроилась на своем привычном месте. Некоторое время он молчал, гладя ее и таинственно улыбаясь своему бокалу
– Ну так вот, моя дорогая, если вы успокоились, позвольте мне продолжить. Я объясню вам совершенно откровенно, что мне от вас надо. Подбрасывая эту улику против вас, я только прикрывал себя, на случай если в отношении меня возникнет какое-либо подозрение. Я должен быть абсолютно вне подозрений! Джина, дорогая, у них не должно быть против меня ничего, поскольку сейчас, в конце своей долгой и плодотворной карьеры, я намереваюсь покинуть Париж.
– Покинуть… Париж?…
Он даже фыркнул от удовольствия.
– Вот именно, дорогая; уйти от дел. А почему бы и нет? Я довольно состоятельный человек; впрочем, я никогда не был жаден до денег. Раньше я не хотел уезжать из Франции, пока не сведу счеты с одним человеком, с вашим другом Бенколином, – он потрогал нос, – которому я обязан вот этим украшением. Я сохранял свой нос в таком виде из честолюбия, и к тому же мой успех у дам – да-да, моя дорогая, и у вас тоже – объяснялся, как это ни странно, в значительной степени этим уродством. Вы спросите почему? Вас ведь неизменно привлекает уродливое пятно на красивом лице! – Он пожал плечами. – Ну а что касается моего доброго друга Бенколина… Так вот, моя дорогая, то самое благоразумие, которое, мне кажется, вам несколько претит, – а ведь оно-то и спасло мою шкуру, когда многие другие отправились прямиком в ад! – так вот, мое благоразумие, – у него была отвратительная манера подчеркивать свои слова хихиканьем, – подсказывает мне, что лучше держаться от него подальше.
Галану явно нравилось конструировать такие вот замысловатые предложения. Всякий раз, произнося слово «благоразумие», он улыбался и искоса посматривал на Джину.
– Итак, я уезжаю. В Англию, я думаю. Всегда мечтал о тихой жизни сельского джентльмена. Я буду писать возвышенные книги, сидя в саду на берегу реки, в тени лавровых кустов. А нос мой хирурги переделают, я снова стану красавцем, и тогда – увы! – ни одна женщина больше на меня не посмотрит.
– Объясните ради Бога, что все это значит?
– Как вы, может быть, знаете, – продолжал он вальяжно, – мне принадлежит значительная – очень значительная – часть капитала в этом заведении. Да. Теперь у меня есть компаньон; кто именно, вы скорее всего даже и не подозреваете. Вы, конечно, обратили внимание, что у меня нет никаких связей с конторой управляющего? Опять благоразумие! Этим занимается мой партнер… Так вот, моя дорогая, я все продал.
– А какое это имеет отношение ко мне? Прошу вас!…
– Терпение! – Он чуть повел рукой. Потом голос у него переменился, в нем зазвучали нотки сдерживаемой ненависти. – Я хочу, чтобы вы это знали, потому что это касается всего вашего глупого, прогнившего племени! Вы понимаете, к чему я веду? Я владел этим клубом много лет. Я знаю каждого из его членов, все их грязные делишки, скандалы, бесчестные поступки… Пользовался ли я этой информацией для того, что вы называете шантажом? Очень редко. У меня была более значительная цель. Предать все это гласности, Джина, причем с чисто альтруистической целью. Показать, – он почти кричал, – сколько мерзких червей без чести и совести маскируется под человеческие существа, и…
Этот человек был безумен. Глядя сквозь щель на его лицо, я не мог сомневаться в этом. Сомнения? Одиночество? Унижения? Мятущийся идеалист, впечатлительная натура и яркая личность, бьющаяся в клетке собственного разума? Мне казалось, что его пылающие желтые глаза смотрят прямо в мои; на миг я даже испугался, что он меня заметил. Мяукнула кошка – он сильно ущипнул ее за шею – и спрыгнула с его коленей. По-видимому, это его отрезвило. Он пришел в себя и теперь снова смотрел на девушку, которая вся сжалась на кушетке.