Убийство в Орсивале
Шрифт:
Лекок вдруг вздрогнул. Можно было бы подумать, что до его слуха долетел из сада необычный шум.
— Но я не обманываюсь, — продолжал он. — Против графа я имею еще и другую улику, о которой вам пока ничего не говорил и которая кажется мне решающей. Я допросил Франсуа, лакея графа, хорошо ли ему известна обувь хозяина. Он мне ответил, что да, и отвел меня в комнату, где хранится обувь. Не хватает сапог с голенищами из юфти; их надел сегодня граф Треморель. Франсуа уверен в этом. Я искал эти сапоги самым тщательным образом и никак не мог их найти. Наконец, галстук, который был на графе
— Вот, — воскликнул отец Планта, — вот неоспоримое доказательство ваших предположений относительно туфель.
— Я полагаю, — отвечал Лекок, — что факты достаточно точно установлены и позволяют нам двигаться вперед. Разберемся теперь в обстоятельствах, которые должны установить…
В эту минуту Лекок как-то странно вдруг огляделся по сторонам. Затем, не сказав ни слова, с той смелостью и решительностью, с какими кошка бросается на мышь, он вскочил вдруг на подоконник открытого окна и выпрыгнул в сад.
Доктор и отец Планта тоже бросились к окошку.
Занимался день, деревья шелестели под свежим ветерком, предметы все еще не обрели своих очертаний и казались странными сквозь бледный туман, поднимавшийся в эту ночь из долины Сены.
На траве, перед окнами библиотеки, доктор и судья увидели двух человек, словно какие-то две тени, которые волновались и с ожесточением размахивали руками. Вскоре они сцепились вместе и образовали одну, а затем снова разделились на две. Одна из них упала, встала и снова упала.
— Не беспокойтесь, господа, — послышался голос Лекока. — Негодяй в моих руках!
Человек, оставшийся на ногах, в котором можно было узнать агента тайной полиции, наклонился, и вновь началась борьба, которая, казалось, закончилась. Соперник, лежавший на траве, отчаянно защищался. Затем оба вскочили на ноги и стали бороться. Вдруг кто-то вскрикнул от боли и выругался:
— Ах, каналья!
Раздался другой крик, громкий, на который отозвалось эхо; затем послышался насмешливый голос Лекока:
— Ну вот, я так и предполагал, что он придет засвидетельствовать нам свое почтение. Посветите-ка нам немножко!
Доктор и мировой судья, оба разом, бросились за лампой. Доктор поднял огонь вверх и стал светить, вслед за тем дверь широко распахнулась, и в нее вошел Лекок, а с ним кто-то еще.
— Позвольте, господа, представить вам, — сказал Лекок, — орсивальского костоправа Робело, собирателя трав по образованию и отравителя по призванию.
Отец Планта и доктор Жандрон были так удивлены, что ничего не могли на это ответить. Это действительно был знахарь. Но не только присутствие Робело, почти необъяснимое для них, так удивило судью и его приятеля. Они были поражены видом другого человека, который, точно в кандалах, держал руки бывшего лаборанта в лаборатории доктора и тащил его вперед. Несомненно, это был голос Лекока, это был его костюм, его галстук, повязанный с претензией, его золотая цепочка от часов, но вместе с тем это был вовсе и не Лекок. Он выскочил в окно с превосходными, ухоженными бакенбардами, а возвращался бритым брюнетом. Он вышел из комнаты человеком пожилым, а возвращался тридцатилетним молодым господином со смелым взглядом. Чудные черные волосы, вившиеся
— Господин Лекок!.. — воскликнул мировой судья, поняв наконец, в чем дело.
— Он самый, — отвечал сыщик, — и на этот раз уже настоящий! — Обратившись к знахарю и с силой толкнув его в плечо, он сказал: — Подойди поближе!
Знахарь навзничь повалился в кресло, но сыщик все еще продолжал его держать.
— Да-с, — продолжал Лекок, — этот негодяй лишил меня моих светлокудрых украшений. Благодаря ему помимо своей воли я должен предстать перед вами au naturel, в моем первородном виде, то есть самим собой. В таком виде во всем свете меня знают только три человека: два верных друга, о которых речь будет ниже, и одна женщина, о которой я рассказывал только час тому назад.
Отец Планта и Жандрон так вопросительно поглядели на него, что сыщик продолжал:
— Что ж поделаешь? Такого, каким вы меня сейчас видите, меня поклялись убить семь самых страшных преступников во Франции. Я их схватил, и они поклялись — а такие люди всегда держат клятву, — что я умру от их руки. Четверо из них сейчас на каторжных работах на Кайенн, один в Бресте. Я получаю о них известия. А где другие два? Я потерял их из виду. Кто знает, может быть, один из них подстерегает меня здесь, или на обратном пути мне распорют кинжалом живот. К счастью, я принял меры. Я не боюсь никого. Уже пятнадцать лет, как я служу в тайной полиции, и решительно никто не знает моего настоящего лица и даже цвета моих волос…
Робело стало неудобно в кресле, и он попробовал было пошевелиться.
— Вставай! — обратился к нему Лекок, изменив сразу тон. — Вставай сейчас же и говори нам, что ты делал в саду?
— Но вы ранены! — воскликнул мировой судья, заметив струйку крови, струящуюся по манишке сыщика.
— Это ерунда! — отвечал Лекок. — Царапина! Этот дуралей хотел поиграть очень острым ножом…
Мировой судья стал настаивать, и только когда доктор подтвердил, что это действительно пустяки, он обратился к знахарю:
— Ну-с, Робело, что вы делали у меня в саду?
Негодяй не отвечал.
— Имейте в виду, — продолжал отец Планта, — что ваше молчание убедит нас в том, что вы пришли сюда с нечистыми намерениями.
Но напрасно Планта расточал свое красноречие. Костоправ отворачивался и хранил молчание.
Тогда Жандрон решил сам поговорить с ним, надеясь, что окажет влияние на своего бывшего служащего.
— Отвечай, — обратился он к нему. — Что привело тебя сюда?
— Хотелось украсть, — отвечал Робело.
— Украсть!.. Что?
— Не знаю.
— Без определенной цели не перелезают через забор и не рискуют оказаться в тюрьме.
— В таком случае я хотел…
Он остановился.
— Что? Говори!
— Украсть из оранжереи редкие цветы.
— Уж не ножом ли? — воскликнул Лекок.
Знахарь бросил на него ужасный взгляд.
— Пожалуйста, не смотри на меня так, — продолжал Лекок. — Не очень-то я испугался! И не говори вздора. Нас, брат, не проведешь! Предупреждаю тебя об этом!