Убийство в приличном обществе

Грэнджер Энн

— Наверное, вы понимаете, мистер Ангелис, что наши розыски редко проходят по прямой, — объяснил я, словно извиняясь. — Постоянно всплывают дополнительные обстоятельства. Мы спешим все выяснить и более не тратить на них время.

Он понимал, что лучшего ответа не услышит.

— Миссис Скотт покупает у нас картины — не часто, но покупает.

— Она хорошо разбирается в живописи?

Он поджал губы, но вынужден был ответить откровенно. Я задал вопрос, касавшийся сферы его деятельности, а он дорожил своей репутацией.

— Инспектор, могу я быть уверен, что мои слова не выйдут за пределы этой комнаты?

Я

кивнул. Что бы ни сказал Ангелис, вряд ли мне придется обсуждать в суде художественный вкус миссис Скотт или его полное отсутствие.

— Как вы верно подметили, покойный майор Скотт был военным. И он, и миссис Скотт попали в число тех европейцев, что вынуждены были несколько месяцев находиться в Лакхнау во время осады пятьдесят седьмого — пятьдесят восьмого годов. Во время осады майор Скотт подхватил лихорадку и умер. Миссис Скотт также болела лихорадкой, но выздоровела, когда гарнизон был освобожден, и стало возможным получить медицинскую помощь. В годы брака она повсюду ездила с мужем и, несмотря на ужас, пережитый ею в Лакхнау, и смерть супруга, сохранила любовь к живописи с ориентальным сюжетом: караваны, кочевники, стоящие лагерем в пустыне среди развалин древних городов, базары, одалиски из гарема и тому подобное. Сюжетов очень много, так как Восток сейчас в моде. Но не все картины, которые нравятся миссис Скотт, отличаются замечательным качеством… — Ангелис прикрыл рот рукой и негромко кашлянул, подыскивая нужные слова. — Миссис Скотт прежде всего интересует сюжет; обычно она равнодушна к манере письма и способностям художника… Вы меня понимаете?

— Да, понимаю, — кивнул я.

Ангелис поспешно продолжал:

— Инспектор, мы не торгуем мазней. Надеюсь, вы так не думаете! Но миссис Скотт питает слабость к определенным художникам, не обязательно к тем, которых порекомендовал бы я. Она поручает мне покупать картины этих художников и сразу же сообщать о них ей.

— Значит, деньги не служат препятствием? — уточнил я.

— Вряд ли, инспектор, хотя я не знаю, велико ли ее состояние. Детей у нее нет.

— Вы, может быть, бывали у нее дома, в Клапаме, лично доставляли ей картины?

Ангелис не был дураком. Тяжелые веки опустились на большие глаза и тут же снова открылись. Раз я спрашиваю, значит, скорее всего, ответ мне уже известен.

— Иногда я приезжаю к ней, — признался он.

— Не могли бы вы вспомнить, когда вы были у миссис Скотт в последний раз?

Ему не хотелось отвечать, но он уже не мог отказаться. Он встал, величественно подошел к полке и вынул оттуда пухлую папку. Перелистав страницы, сказал:

— Вот, инспектор, два месяца назад я доставил миссис Скотт «Бедуинов у Великой пирамиды», картину одного малоизвестного французского художника. Как вы понимаете, обычно я не развожу картины. Но миссис Скотт попросила у меня совета… Она спрашивала, куда лучше повесить картину.

— Она спрашивает у вас совета, куда повесить картину, но не интересуется ее качеством? — заметил я, пытаясь сострить.

Но Ангелис не поддержал мою шутку.

— Вот именно, инспектор. В данном случае я объяснил ей: если она немного подождет, более чем возможно, что на рынок поступит картина получше на тот же сюжет. Но она сказала, что ей нужно как можно скорее завесить пустое место на стене.

— Завесить? — удивился я.

Ангелис

вспыхнул. Он сказал больше, чем собирался. Внутренне я напрягся. Именно этого я жду от свидетелей!

— После того как одну картину сняли, на стене осталось пустое место. Миссис Скотт меньше интересовало качество картины, чем размер рамы. В отсутствие предыдущей на стене остался бледный прямоугольник. Она хотела его скрыть.

Холодок пробежал у меня по спине — что всегда предвещало открытие чего-то любопытного.

— Почему? — просто спросил я.

Ангелис скорбно улыбнулся:

— Наверное, она не хотела, чтобы ее знакомые заметили, что другую картину продали.

— Продали?! — воскликнул я.

— Да, через нас.

— За сколько? — напряженно спросил я.

— Дело очень щекотливое… — негромко начал Ангелис, но затем вздохнул и пошел за второй папкой. — Вот!

Я посмотрел, куда он указывал пальцем, и невольно ахнул:

— Это большая сумма!

— Та картина была очень ценной, — негромко проворчал Ангелис. — А заменила она ее незрелым полотном практически неизвестного художника!

Я ненадолго задумался.

— Вы сказали, что проблем с деньгами у нее нет…

— Я сказал, что не знаю, велико ли ее состояние, — мягко поправил меня Ангелис. — Но, даже если человек не находится в стесненных обстоятельствах, ему… или ей… иногда хочется раздобыть дополнительную крупную сумму, о которой… скажем, не будут знать ее финансовые советники.

— И вы считаете, что именно поэтому она продала хорошую картину и заменила ее более дешевой?

— У меня сложилось такое впечатление. Но, повторяю, только впечатление. Подробностей я вам сообщить не могу. Возможно, я ошибаюсь.

Нет, подумал я, ты не ошибаешься. Готов поставить свое месячное жалованье… Мне показалось, я догадываюсь, куда ушли вырученные деньги!

— Позвольте спросить, — начал я, и Ангелис снова насторожился, — не бывали ли вы в ее особняке в гостях, на приеме? Насколько я понимаю, миссис Скотт устраивает званые вечера.

— Ни разу, инспектор, — холодно ответил Ангелис. — У вас есть еще вопросы? Если нет, мне пора закрывать галерею до завтра. Кроме того, я должен отпустить Грея домой.

Я покинул галерею очень довольный. Теперь я знал, о чем спрашивать синьора Тедески!

Я пришел в Берлингтонский пассаж ровно в одиннадцать. У входа как раз дежурил Гарри Барнс; он поздоровался со мной. В его обязанность вменяется помнить в лицо всех постоянных покупателей — наверное, к ним он причисляет и инспекторов полиции. Если бы миссис Бенедикт в тот роковой день просила его найти для нее экипаж, Барнс наверняка запомнил бы это. Вот почему я склонен был полагать, что она ни о чем его не просила.

Тедески принял меня в своем святилище, в крошечном кабинетике над лавкой. Жаль, что помещение оказалось таким тесным. Казалось, всю комнатку занимает сам хозяин, человек грузный. В то время как крупная фигура Ангелиса отличалась изяществом, Тедески был просто толстяком с курчавыми седыми волосами и проницательными глазами, под которыми набрякли мешки. Он даже не попытался встать со своего стула в углу. Подозреваю, ему трудно было менять положение, и он не хотел, чтобы я видел, как он страдает. Он махнул пухлой рукой в сторону второго стула. Я сел.