Убийство в приличном обществе
Шрифт:
— Меня интересует не то, на какой станции убийца сел на поезд или сошел с него, — загремел суперинтендент Данн, когда я явился к нему, — а откуда он знал, что Марчвуд поедет именно тем поездом!
— Мне тоже приходил в голову этот вопрос, сэр, — согласился я, — и я могу дать на него единственный разумный ответ: он видел, как она садится на поезд в Эгаме. Конечно, нельзя исключить и другого. Убийца мог сесть в вагон жертвы в Ричмонде, после того как оттуда вышел Уильямс и отправился к последнему вагону. Проскочить в вагон за спиной кондуктора не составило бы большого труда… Вышел убийца, вероятно, в Клапаме. Или он сел на поезд в Клапаме, а сошел в Воксхолле, или сел в Воксхолле, а вышел вместе с большинством пассажиров на вокзале Ватерлоо. Но так могло быть, если мисс Марчвуд стала случайной жертвой. Если же убийство было преднамеренным,
Данн потер голову, а затем сложил ладони на столешнице.
— Хотите сказать, что наш убийца живет в Эгаме, как и мисс Марчвуд? Вы намекаете на Бенедикта? Если ваши рассуждения верны… все указывает на него.
— Не обязательно, — возразил я, — хотя обманутый ревнивый муж всегда оказывается под подозрением. Но мы пока не знаем, сколько в деле замешано народу. За «Кедрами», усадьбой Бенедикта, вполне мог следить кто-то другой. Он… наш убийца… приехал в Эгам и отправился к «Кедрам». В парке ничего не стоит скрыться от посторонних глаз. Парк большой, в нем много деревьев и кустов… Тот, кто следил за домом, мог оставаться незамеченным. Увидев, что мисс Марчвуд уходит, он последовал за ней и сел на тот же поезд. Если только… — В голову мне пришла неожиданная мысль. — Первый человек, следивший за домом и проводивший Изабеллу Марчвуд до станции, мог оттуда дать телеграмму. Так убийца узнал, что будущая жертва купила билет в первый класс. Сообщник мог на платформе в Ричмонде или на любой станции между Ричмондом и Ватерлоо подсесть к мисс Марчвуд уже по пути.
— Зачем понадобилось ее убивать? — прямо спросил Данн.
— Затем, что злоумышленник… или злоумышленники… боялись, что Марчвуд рано или поздно расскажет нам обо всем, что ей известно. По-моему, она так и собиралась поступить. Или намеревалась разыскать мою жену.
Данн смерил меня удивленным взглядом.
— Лиззи говорила с ней вчера вечером, после собрания общества трезвости, — объяснил я. — Моя жена просила мисс Марчвуд довериться ей, но та не пожелала говорить с ней. Однако, хотя их разговор и был довольно кратким, позже Марчвуд могла передумать и решить во всем признаться полиции. Какую бы тайну она ни хранила, тайна была для нее ужасной ответственностью и поводом для тревоги. Она была набожной и в высшей степени порядочной женщиной. Ей хотелось снять груз с души. Убийца знал о том, что мисс Марчвуд мучают угрызения совести, и очень беспокоился. Он решил не дать ей пойти в полицию.
— Повторяю, не указывает ли все на самого Бенедикта? — спросил Данн, глядя на меня в упор.
— Я не собираюсь списывать его со счетов, сэр, — ответил я со вздохом, понимая, что у Данна навязчивая идея. — После моего первого приезда в «Кедры» Бенедикт внезапно воспылал неприязнью к Изабелле Марчвуд. И все же он не вышвырнул ее из дома, как можно было предположить, если учесть, что он приказал ей не показываться ему на глаза… С какой целью он оставил ее? Может, на самом деле в память жены, которая, по его словам, привязалась к своей компаньонке? Или потому, что так он мог знать, где она и что делает? — Я помолчал. — Я все время невольно вспоминаю, что говорил о Бенедикте Скалли, будь он неладен.
— Кто такой Скалли? — спросил Данн.
— Ассистент доктора Кармайкла, сэр. Скорее всего, вы с ним незнакомы. Очень неприятный субъект; у меня от одного его вида мороз по коже. По-моему, он получает удовольствие, вскрывая трупы! Как бы там ни было, Скалли поинтересовался, не считаю ли я, что Аллегру Бенедикт убил муж. Потом он сам себе возразил: зачем муж повел бы ее в парк, ведь он мог убить ее и дома. Разумеется, в последнем случае он бы сразу попал под подозрение. Кроме того, дома ему очень трудно сделать что-то, не привлекая внимания слуг. В тот роковой день он мог последовать за женой в Лондон…
— Как сегодня последовал за Марчвуд? Я вас понял. Вы считаете, что за «Кедрами» кто-то следил. Я же ставлю на мужа. Так что поезжайте-ка в Эгам и еще
— Есть, сэр. Если позволите, у меня к вам просьба…
Данн сдвинул кустистые брови:
— Выкладывайте, что там у вас!
— На собраниях общества трезвости, которые посещала Изабелла Марчвуд, выступает какой-то проповедник Джошуа Фосетт, по словам моей жены, весьма одаренный оратор, обладающий большим обаянием. Лиззи считает, что многие ходят на собрания, только чтобы его послушать… Подозреваю, что именно с Фосеттом собиралась встретиться Аллегра Бенедикт, хотя у меня пока нет доказательств, что они были знакомы. Но Аллегра почти наверняка слышала о Фосетте от своей компаньонки. В тот роковой день при ней была большая сумма денег наличными. Ни сумочку, ни деньги так и не нашли. По-моему, Фосетт — мошенник на доверии, который ловко обрабатывает одиноких женщин, и те охотно жертвуют ему деньги якобы на благотворительность. Если так, возможно, он занимался тем же самым и в других городах. По словам моей жены, он довольно молод, ему немногим более тридцати. Он настоящий щеголь, носит бриллиантовую булавку для галстука. У него длинные волосы, глаза голубовато-зеленые. Он чрезвычайно красноречив и умеет управлять аудиторией. Моя жена, которая хорошо разбирается в человеческих характерах, считает его шарлатаном.
— Я наведу справки, — обещал Данн. — Рад, что миссис Росс так наблюдательна. — Он позволил себе улыбнуться. — Насколько мне известно, ваша супруга никогда не теряет головы. Жаль, что нельзя принимать на службу в столичную полицию женщин, таких как она!
У ворот «Кедров» я встретил садовника, который сгребал упавшие листья и сухие ветки. Увидев меня, он приветствовал меня радостным «Доброе утро, инспектор!». Во время первого приезда я не допрашивал его лично; с ним говорил Моррис. Но кто-то из прислуги наверняка показал меня ему. Слуги следят за всеми гостями и посетителями и, как правило, знают, что происходит дома… Скорее бы Моррис нашел бывшего дворецкого, Сеймура! Он не мог неожиданно уйти по собственному желанию без серьезной причины.
Дверной молоток был, как и в прошлый раз, обмотан черной лентой, но шторы успели раздвинуть… Интересно, подумал я, когда здешние обитатели узнают о смерти Изабеллы Марчвуд, задернут ли они шторы снова в знак уважения к покойной?
Дверь мне открыла Паркер. На сей раз она приветствовала меня бодрым восклицанием:
— Инспектор Росс! Вы приехали повидать хозяина? Входите, пожалуйста!
Приятно было видеть, что она больше не плачет. К сожалению, моя новость должна была снова расстроить обитателей дома. Мы с Бернсом договорились, что горевестником стану я. Я уже допрашивал Бенедикта в связи с убийством его жены; пока он остается у нас подозреваемым — по крайней мере, по мнению суперинтендента Данна. Учитывая, что компаньонка считалась у нас главной свидетельницей и жила с ним под одной крышей, его нельзя было списывать со счетов. Я прекрасно понимал логику Данна. Интересно будет посмотреть, как Бенедикт отнесется к новости. Ему хватает ума понять, что обстоятельства складываются против него; известно немало примеров, когда обвиняемых вешали лишь на основании косвенных улик.
Бенедикт принял меня у себя в кабинете. Посреди комнаты, на мольберте, стояла большая картина маслом. Кажется, подобные картины называются натюрмортами или «мертвой природой»: на них изображаются неодушевленные предметы. На картине я увидел битую птицу, мертвого зайца, размещенного вниз головой, рядом с зайцем лежали две рыбины с остекленелыми глазами — по-моему, форель. Помимо дичи и рыбы, художник изобразил также оловянный графин и бутылку вина в соломенной оплетке. Лично мне было бы неприятно держать такую картину у себя дома, но я подозревал, что среди хозяев богатых усадеб подобные произведения пользуются большим спросом.
— Итак, — Бенедикт не сразу отвлекся от своего нового приобретения, — вы наконец принесли мне весть об успехе?
— К сожалению, у меня более печальная весть, — ответил я. — Мисс Марчвуд убита.
— Чушь! — вскричал Бенедикт, глядя на меня в упор.
— Я видел ее труп собственными глазами. Сегодня, на вокзале Ватерлоо.
Бенедикт отвлекся от картины, но смотрел на меня по-прежнему недоверчиво. Либо он был замечательным актером, либо новость в самом деле настолько потрясла его, что казалась невероятной. Наконец он позвонил, вызывая горничную. Когда пришла Паркер, он спросил: