Убийство в заброшенном поместье

Скиллаче Брэнди

Эмили вновь села за стол и приняла более деловой вид.

– Ущерб, нанесенный картине, понизит ее стоимость. Но реставрация проведена великолепно. Разумеется, профессионально. Такую работу могли бы выполнить несколько художников. Так что в ходе исследований мы сможем выяснить, кто именно это был и кто был заказчиком.

– Думаю, я знаю, – сказала Джо, вновь ощущая внутреннюю дрожь. Она повернулась к МакАдамсу. – Помните, я говорила вам о маленькой фотографии в рамке? Она была среди вещей моего дяди, которые он передал музею, а потом их продали на аукционе.

Джо повернулась к картине

и вновь посмотрела на глаза, казавшиеся такими яркими, такими настоящими, и не вполне под правильным углом.

– Кого бы он ни нанял, художник наверняка использовал фотографию в качестве образца.

– Разумно, – согласился МакАдамс. – Но все же, как ее смогли так повредить? И именно глаза. В этом есть какой-то умысел. Тем более что картина ценная.

Эмили что-то отвечала, но внимание Джо уже переключилось на ее собственные мысли. Три портрета, но только портрет Эвелин выполнен настоящим мастером-живописцем. Ее глаза, устремленные в печальную даль, уничтожены; как будто кто-то хотел стереть ее личность. Картина без названия, забытая. Как и сама Эвелин, погребенная в подвале.

МакАдамс согласился помочь Джо отпраздновать возвращение Эвелин домой. К тому же Джо нужна была помощь с перевозкой портрета, да и сама она не смогла бы повесить его на стену. Процесс этот потребовал усилий от них обоих, и наконец Эвелин величественно воспарила над гостиной. МакАдамс, который к тому моменту уже избавился от пиджака и галстука, засунул руки в помятые карманы брюк.

– Чувствую, что должен перед вами извиниться, – сказал он.

– Вы и так уже очень много раз извинялись, – напомнила Джо.

Он больше ничем другим и не занимался в те редкие моменты, когда они встречались после пожара в поместье.

– Это другое, – упорствовал он. – Простите, что я не отнесся к краже картины серьезно. Мне стоило бы вас послушать.

– О, пока это лучшее ваше извинение.

– Спасибо. Было больно. – МакАдамс взял плащ с кресла-качалки. – Как продвигаются дела в садах?

– Шумно, – сказала Джо, открывая дверь и прислушиваясь к отдаленной какофонии строительных работ. – Пока дом полностью не разберут, я смогу представлять себе, что я снова в Бруклине.

МакАдамс не ответил. Он смотрел на дорожку, ведущую к поместью. По ней к ним приближался мужчина, и очень быстро.

– Мэм? – Он нерешительно посмотрел на Джо и потом с некоторым облегчением – на МакАдамса. – Рад, что вы здесь, сэр. Полиция может понадобиться. Мы – мы нашли там захоронение.

В ушах у Джо загудело, кончики пальцев покалывало от онемения. Нашли. Захоронение.

– Возможно, все не так, – говорил МакАдамс вслед Джо. Непонятно, что удивило ее больше – то, что он проник в ее мысли, или то, что он догнал ее, пока она едва ли не бежала к стене, что окружала сад.

Глинистая почва блестела лужицами. С того места, где когда-то был особняк, группа рабочих помахала им. Джо бродила среди желтых дождевиков и тяжелых ботинок.

– Мы сомневались, стоит ли трогать, – сказал бригадир. – Тут же убийство было, и все такое. Но это всего лишь маленький сундучок, закопан был под виолами.

– О боже, – выдохнула Джо. Двое рабочих поднесли к ним коробку, всю покрытую глиной, и поставили на землю.

–

Джо, – попытался было помешать ей МакАдамс, но она уже упала перед ней на колени прямо в грязь. Крышка была плотно закрыта, но защелки давно отвалились. Она подняла крышку, преодолевая сопротивление заскорузлых петель. Ожидая увидеть там кости. Крошечный скелет младенца. Но там его не было. Вместо этого рука Джо нащупала мягкую ткань.

– Одежда для ребенка, – прошептала она. Маленькое платьице с вышивкой. Глина надежно закрыла все щели в сундучке, но гниль все же изъела ткань. Во сне она увидела ребенка – «крошечное, слабое созданье; оно дрожало в моих холодных объятьях и жалобно хныкало» [55] .

– Это сундучок с приданым.

– Что?

МакАдамс опустился на колени рядом с ней, и теперь они оба склонились над его содержимым.

– У моей тети был такой. Незамужние женщины хранили там одежду для малыша, начинали собирать до брака. На будущее.

55

Джо вспоминает описание сна Джейн Эйр в главе XXV романа Шарлотты Бронте. – Прим. пер.

Джо приподняла стеганое одеяльце и обнаружила изящную шелковую вышивку.

– Смотрите, Э + Г. Как на балке в той комнате. О господи. Письма.

Две стопки пожелтевших старых писем. Хрупкие, слишком хрупкие, и их легко можно было повредить, но первые строчки можно было разобрать.

Моя дорогая Эвелин,

Заверяю вас, что я никогда не хотел причинить боль Гвен. Я знаю, что вы тоже не хотели этого. Но я не знал, что значит любить, пока не приехали вы…

Я приду к вам в четверг. Вы знаете куда.

Любовные письма. Но то не были письма от неизвестного обожателя или от Эвелин. И не письма Гвен и Уильяма. То было свидетельство интимного свидания Эвелин и ее шурина. Эвелин и Уильяма. Э + Г, вовсе не Гвен, не какой-то любовник. Уильям. Гвилим. Это было имя на валлийском. И ни она, ни ее валлиец Гвилим до этого не додумались.

Джо развязала одну стопку писем, и маленькая засушенная между страницами фиалка выскользнула и упала на мокрую землю, впитывая влагу и расцветая темно-фиолетовым.

– Где вы нашли это? – спросила она.

– Там, где виолы, цветочки такие маленькие, синие, – показал бригадир.

МакАдамс уже поднялся и протягивал Джо руку вот уж целую минуту. Наконец она тоже поднялась с его помощью.

– Фиалки, – сказала она, – они означают нежность, особенно нежную любовь.

Джо прикрыла глаза, просматривая свою картотеку слов и ассоциаций. Leigh – Ли, английское имя, значение «нежный».

– Картина все время говорила нам об этом. Netherleigh. Нетерли. Это означало «под фиалками». Уильям хотел оставить что-то на память об их любви, кто бы это ни нашел. Напоминание о том, как много она для него значила.