Убийство. Кто убил Нанну Бирк-Ларсен?

Хьюсон Дэвид

Кто-то постучал пальцами в стеклянную перегородку студии. Эрик Салин.

Он стоял на пути к выходу, то есть Поуль Бремер не мог миновать его. Другой двери не было.

Хартманн вышел и, не останавливаясь, двинулся дальше.

— Найдется минутка, Троэльс? — спросил Салин, догоняя его.

— Вчера мы достаточно пообщались.

Он направлялся к выходу, его ждали новые встречи и новые интервью.

— Я тут поспрашивал о конверте, в котором лежала кассета с пульта охраны. Он такого же образца, как те, что используют в вашем департаменте.

Хартманн

только изогнул бровь.

— Да, я специально вчера туда зашел и позаимствовал один конверт для сравнения, — добавил Салин.

— Вот как, Эрик? Уж не рассчитываете ли вы, что конверт принесет вам Пулитцеровскую премию?

Салин просиял:

— Готов разделить ее с вами.

Хартманн свернул из вестибюля к туалету.

— Эй! — крикнул ему в спину Салин. — Не против, если я зайду с вами? Чего не сделаешь ради хорошей статьи!

— Вы напрасно теряете время.

Тем не менее журналист пошел вслед за Хартманном.

— Еще я поговорил с людьми в вашем штабе. Оказывается, у них было столько встреч и переговоров, что приходилось арендовать дополнительные помещения.

Хартманн мочился, глядя на белый кафель.

— Как интересно.

— Да, я тоже так думаю. Зачем платить за аренду офисных помещений, когда у вас простаивает квартира? В наши-то тяжелые времена?

Хартманн перешел к раковине, ополоснул руки, посмотрел на свое отражение в зеркале.

— Ваша озабоченность деталями поистине восхищает.

— Не зря же говорят: дьявол кроется в деталях. И какой дьявол! Забрал кассету с видеозаписью, подержал ее у себя в преисподней, хотя… — Он сделал паузу, дожидаясь, пока Хартманн повернется и коротко взглянет на него. — Хотя она снимает с вас подозрения — на первый взгляд! Затем упаковал кассету в один из ваших конвертов и подсунул полиции. А еще полторы недели кряду этот ловкий дьявол следил за тем, чтобы никто не заходил в квартиру, где была Нанна перед самой своей смертью. И если бы не полиция, неизвестно, сколько бы еще она пустовала. — Салин ухмыльнулся отражению Хартманна в зеркале. — Вы умный человек, Троэльс. Вы понимаете, это дурно пахнет. Дурно пахнет в вашей епархии, не у Поуля Бремера.

Хартманн поднялся по лестнице обратно в вестибюль. Там его уже ждала Риэ Скоугор.

— Даже если не вы совершили это преступление, — говорил Салин, не отставая от него, — то кто-то из вашего близкого окружения поверил, что это вы, и захотел прикрыть вас. Если ваши собственные люди не доверяют вам, если они думают, что вы способны на убийство, то что…

Хартманн не выдержал, схватил журналиста за воротник синего зимнего пальто и рывком прижал его к стеклянной стене радиостудии. Скоугор успела только негромко ахнуть.

— Напечатай из этого хоть одно слово, червяк поганый, и я превращу твою жизнь в ад.

Он был крупнее Салина. Не бил никого со студенческих лет, но сейчас драка казалась совершенно естественным решением.

— Троэльс! — взвизгнула Скоугор у него за спиной и вцепилась в его рукав.

— Давай, — сказал

Салин, глядя на зависший над ним кулак, ухмыляясь в лицо Хартманну. — Сделай это. Твоя ближайшая помощница спит с оппозицией, чтобы заполучить для тебя секретные документы. Кто-то из твоего доверительного окружения уверен, что ты изнасиловал и убил школьницу. Ну что? Как господин Чистюля чувствует себя теперь? Начал догадываться, что с высоты падать больнее?

Она повисла у него на руке прежде, чем он успел ударить, повисла всем весом.

Подняв руки и сияя, словно одержал победу, Эрик Салин сказал:

— Это всего лишь вопросы, Троэльс. Только и всего. Вы политик. Вы должны уметь отвечать на них.

Хартманн выругался и быстро вышел за дверь.

Скоугор осталась. Она встала перед журналистом, злая, как черт:

— Кто тебя всему этому подучил? Хотя я и сама могу догадаться.

— Публика имеет право знать.

— Публика имеет право знать правду. Только не вздумай опубликовать хоть слово из своих измышлений, Эрик. Или придется тебе снова вернуться к фотосъемке из-за портьер в чужих спальнях.

Салин зацокал языком:

— Ой, как больно.

— Я знаю, откуда ты взялся, подонок.

— Взаимно, дорогуша. — Гадкий смешок. — И неплохо бы тебе подучиться общению с прессой, Риэ. Удивляюсь я на тебя. Филлип Брессау вроде ловкий парень. Я думал, он мог бы… скажем, мог бы получше вдолбить в тебя кое-какие вещи.

Не находя слов и радуясь, что Хартманна нет рядом, Скоугор стояла перед Эриком Салином, задыхаясь от ярости.

— Или это я тоже выдумал? — спросил он.

Лунд ночевала в больнице. В восемь утра она сходила в кафе, принесла поднос с едой в отделение реанимации. Ханна Майер сидела там же, где и прошлой ночью, постаревшая лет на десять.

— Я принесла вам поесть, — сказала Лунд. — Можно присесть?

— Вчера вечером они рисовали фломастерами.

Лунд обратила внимание на ее руки в красных и синих чернильных полосках.

Красные руки. Окровавленные пальцы. Эти картины никак не уходили из ее головы.

— Они хотели развеселить свою сестренку. У нее заболело ухо.

Ее голос был тонким и хрупким, в одном шаге от всхлипа.

— Ян мне говорил. Сколько лет Мари?

— Младшую зовут Неэль. Мари — средняя.

— Значит…

Лунд пыталась вспомнить имена, Она слышала их довольно часто.

— Значит, Элли старшая?

— Элла. Ей десять.

Лунд подумала о Марке, попробовала представить, что он сейчас делает. Что думает о ней.

— Расскажите, что случилось.

— Он ждал в машине, а я пошла внутрь. А потом…

Она и сама толком не знала, что случилось: ночь, кровь… чувство вины. У нее плохо работала голова.

— Он заметил, что в здании еще кто-то есть.

Ханна Майер промокнула глаза скомканной салфеткой. Лунд хотелось обнять ее за плечи, но она не стала этого делать. К ним вышел хирург. Зеленый костюм, шапочка, на лице маска.