Убойная марка (Роковые марки)
Шрифт:
Нахал… Езус-Мария! А как же письмо? Вот, опять вспомнилось, и я критически спросила себя: а кто же я в таком случае? Не нахалка ли, когда вот так, безжалостно прижав девушку к стенке, можно сказать, схватив её за горло, выжимаю нужные мне сведения, которые она именно мне как раз и не хотела сообщать. Ни тактичности, ни понимания с моей стороны, а лишь грубая напористость и никакого снисхождения к тонкой натуре девушки. Вижу ведь, как для неё мучительно раскрывать свои интимные тайны, а не отстаю.
Да, все это так, но без насилия над её субтильной душой я не добьюсь сведений, необходимых
И все же Гражинкино письмо уже в который раз оказало своё воспитательное воздействие.
Я взяла себя в руки, постаралась сдерживать эмоции и не давить на девушку, давая и ей возможность рассуждать спокойно.
— Ладно, заткнись, — тактично попросила я подругу. — Не будем больше о хахале, какой он есть, такой есть, это ваше дело, давай о конкретных фактах. Когда ты с ним первый раз говорила о Веронике, после смерти Хенрика или ещё до?
Гражинка честно задумалась.
— Точно не помню. Хотя.., ага, вспомнила.
Сразу после того, как я первый раз побывала у Вероники, как только вернулась из Болеславца в Варшаву.
— Так, выходит, он тебя расспрашивал в Варшаве, а не здесь?
— В Варшаве. Он всегда знает, куда я уезжаю и зачем. Я-то всегда с ним делюсь, не то что он…
Так вот, Патрик знал, что я побывала у Вероники, и стал расспрашивать — зачем. Как-то так, ненавязчиво расспрашивал, даже небрежно, во время обычного разговора. И заметил при этом, что она очень неприятная баба, он бы советовал мне держаться от неё подальше, не при моем характере и добром сердце иметь дело с такими людьми. Так и сказал. Знаешь, он меня насквозь видит и, кажется, любит, заботится обо мне. Я ему ответила, что в данном случае с этой неприятной бабой общаюсь по твоей просьбе, причина сугубо деловая и ни при чем здесь доброе сердце. Ну, он и спросил, какая такая деловая причина, тоже мимоходом, и больше об этом не заговаривал. А ничего, что я проболталась? — вдруг встревожилась девушка. — Ты вроде бы не делала из этого секрета.
— Не делала, но вдруг он тоже охотится за болгарским блоком-105?!
— Вряд ли, когда я сказала о коллекции марок и упомянула конкретно болгарский блок, он не выразил абсолютно никаких эмоций: ни искорки в глазах, ни дрожи в голосе. И потом ещё как-то заговорили с ним о Вероникином наследстве, тоже случайно. И тогда он сказал, что филателия его вообще не интересует, а вот что касается болгарского блока, тут он назвал какую-то конкретную вещь, но я напрочь забыла — нет и не проси, ни в жизнь не вспомнить, знаю только, что не из области марок, а, как я поняла, какой-то нумизматический раритет. И ещё при этом он выразился,
Вот теперь я тебе рассказала буквально все, что может касаться его интереса к Вероникиному наследству. И верь мне, понятия не имею, что у него с ним общего. Но сердцем чувствую: что-то есть! Больше ничего тебе сказать не могу, хоть жги меня огнём. Однако в то, что он её убил, ни за что не поверю.
— Неплохо бы… — начала было я, но, спохватившись, замолчала. Ясно, было бы хорошо проверить, почему он не пришёл на условленную встречу с ней и что делал в это время, но сообразила — без помощи полицейских мне этого не узнать. На Гражинку больше давить не буду.
А значит, завтра мне предстоит на редкость беспокойный день…
Только я уселась на предложенный мне полицейским комендантом стул, как в его кабинет без стука ворвалась какая-то девица.
Насколько я поняла, её появление было неожиданным не только для меня, но и для старшего комиссара полиции. Впрочем, чего тут понимать, эта особа развеяла бы все мои сомнения, ибо с порога принялась визгливо кричать, совершенно игнорируя моё присутствие:
— Все оно так и было, как я сказала! Не хотела я! Не желала! Он вцепился в меня, как.., как не знаю что! А я не хотела! Кричала: буду жаловаться, а он, паршивец, только ухмылялся, и все тут.
Нет чтобы пообещать — поженимся, мол, — ведь даже не обещал. А я не из таких! Или в костёл, или в суд! В подвал меня затащил и там… Силой!
Так я требую протокол составить, я этого так не оставлю, и пусть не надеется!
И я, и комиссар безмолвствовали. Тоже на секунду замолчав, девица окинула нас внимательным взглядом и снова раскрыла было рот, но тут старшего комиссара словно прорвало.
— Гжелецкий! — заорал он.
Сержант в мгновение ока материализовался в дверях.
— Возьми панну Рудек в камеру для задержанных, там пусто, и составь протокол, — уже нормальным голосом приказал начальник.
А когда возмущённая жертва насилия выходила из комнаты, старший комиссар так выразительно подмигнул подчинённому, что даже мне стало ясно, насколько несерьёзна просьба потерпевшей. Надо было просто на время заткнуть ей рот, а увековечивать на официальном бланке её претензии совсем не обязательно. Вся эта сцена меня заинтересовала, но не до такой степени, чтобы отложить дело, с которым пришла.
Решила быть с полицией осторожной и проявлять должное уважение, то есть помнить о своём паскудном характере и вести себя благопристойно.
— Мне очень не хочется быть навязчивой, и уж вовсе ни к чему отнимать столь ценное для следственных органов время, — начала я дипломатично. — Однако честно хочу предупредить: судьба Гражины Бирчицкой меня волнует больше, чем болеславскую полицию, я очень привязана к девушке, а кроме того, она нужна мне в Варшаве. Из-за её длительного отсутствия застопорилась наша совместная работа. Вот я и решила на свой страх и риск, стараясь не вредить расследованию, подключиться к нему.
И мне повезло. Я обнаружила вещественное доказательство. Во всяком случае, таковым оно мне представляется.