Убыр
Шрифт:
Могло, конечно, не срастись. Кто докажет, что албасты не попытается меня кинуть? Я зайду, а там свиньи тевтонской свиньей стоят, а албасты быстренько в сторону: минутку подождала – и свободна.
Поэтому я лихорадочно пытался вспомнить, как отгонять или подзывать свиней. В нормальной жизни я про такое вообще не слышал – свинину в чистом виде мы не употребляли, а деревенские родственники и в грязном виде не держали. Хотя все ели, конечно, сосиски с колбасами, которые без свинства не обходятся.
Из позапрошлой памяти тоже ничего не всплывало.
Я быстро огляделся и подобрал грязную толстую щепку. Значит, будем
Там было как в ванной ночью, если свет отрубили. Ушей коня не видать, подумал я и сам не понял, при чем тут конь. Конем тут и не пахло. И свиньей тоже не пахло, сообразил я наконец. Позавчера вонь с ног валила и голову наизнанку выворачивала, а теперь словно в сарай зашел, пыльный, но неживой и совсем пустой. В котором никто не гадил, не ходил и не дышал минимум год.
И даже албасты не дышала.
Это мое дыхание долетало до дальних стен и, звеня, прилетало обратно.
Ё-мое.
Я почти шарахнулся обратно, но вместо этого плавно отступил влево и назад, держа наготове щепку и палец, и еще отступил, пока не уперся в стену. Стало чуть легче, но долго стоять было нельзя. Я шагнул еще чуть в сторону и чуть не снес затылок о выступ в стене. Затылок я в основном сберег, даже не зашипел, но под веками на мгновение стало очень светло. Жалко, что не перед веками. Но намек я понял, постоял, сделал полшага обратно и, стараясь делать все быстро, нашарил стукнувший меня выключатель, щелкнул плоским рычажком и прищурился, чтобы не ослепнуть слишком надолго.
Было бы странно, если бы свет зажегся – в таком-то дурном месте и когда он так нужен.
Свет зажегся.
Под потолком зазвенели и, мигая, по очереди залили все ртутным светом три длинные лампы со сложным названием.
Я повел щепкой перед собой, натянув петельку на руке и озираясь сквозь такой прищур, что виски заныли. Проморгался, еще раз обвел щепкой вокруг, вздохнул и бросил ее на грязный, но не загаженный бетонный пол.
Не было тут никаких свиней, никакой подлой девки, никакого свинарника и вообще никого. И албасты не было.
Был огромный пустой сарай без перекрытий и загородок, весь бетонный, не считая крашеных деревянных дверей за моей спиной и у противоположной стены. Еще у дальних дверей стояла ржавая бочка. Больше ничего. Ковер неровно размазанной и давно высохшей чалой глины на полу. Без человеческих и звериных следов, если не считать моих. И от албасты, натурально, ни следа. Широкие неаккуратные полосы, типа кто-то волок туда-сюда тяжелый ящик, затирая свои отпечатки.
Полагалось кричать: «Ау, где ты!» – или там настороженно озираться по сторонам в поисках щели, в которую могли заныкаться бабка с тремя кабанами и девицей под мышкой. Но я слишком устал от всего этого. Да и переживать повода не было. Я чего хотел? Спокойно пройти сквозь свинарник. Мне эту возможность, не знаю уж кто, предоставили.
Я спокойно пошел через свинарник.
Все оказалось вообще по-честному. На крышке бочки лежал телефон. Мой.
Я включил его. Экранчик загорелся и погас. Батарейка села. Но, похоже, все работало.
Я покачал телефон в руке, улыбнулся, сунул его в карман и решительно открыл дверь в последний кусок пути. Но все-таки повернулся и сказал пустому сараю:
– Спасибо.
Свет
– Ух ты! – сказал я с уважением, хотел взяться за волосок, но решил не суетиться. Несолидно как-то. Тем более что – вспомнил сейчас – электричества здесь быть не могло: провода со столбов у ворот были срезаны под самые изоляторы.
Я коротко кивнул и зашагал.
Не к бабуле – к столбу, нож забрать. Возвращаться только с ним – это я запомнил. Чтобы все было хорошо.
Теперь я точно знал, что все будет хорошо.
Дорога была свободной и короткой. Столб был на месте. Нашлепка была на месте – надо ее все-таки рассмотреть как следует. И нож был на месте. Сиял под выскочившей поулыбаться луной, как кусок зеркала. Это, получается, левой плоскостью. Дилькиной. Значит, у Дильки все в порядке.
Я заулыбался, как луна, и на всякий случай обошел столб. Правая плоскость не сияла, свет-то с другой стороны, но серебрилась чисто и тускло. Что и требовалось доказать. А то я сам не знал, что со мной все в порядке. Дурак и есть.
Я взялся за рукоятку, чтобы выдернуть нож. И успел увидеть, как бурой звездой по лезвию разлетелась ржавчина.
В голове разлетелось не буро, а ало. Так, что удара о землю она не почувствовала.
Часть пятая
Кто дома
1
Лицу жарко, а всему остальному прохладно. И то и другое почти хорошо. Лето наконец пришло. А летом плохо не бывает. Мы опять на пляже в Шарме, мама с папой загорают на лежаках, а Дилька закопала меня глубоко в песок, спасибо, голову оставила греться. Я скользнул ленивым взглядом по невыносимо серебряному морю, по совсем пустому пляжу, по лежакам и пням, по коричневой в тени, а на самом деле золотисто-красной от неправильного загара Дилькиной спине, сгорбленной рядышком, – и зацепился за чайку, висевшую прямо над нами. Как бы не капнула, беспокойно подумал я, и она капнула. Дильке на спину.
Я потянулся стереть багровую каплю и не смог двинуться. Закопан.
– Дильк, – промычал я, и в это время чайка каркнула. Не как чайка, как здоровенная страшная ворона – и сильно громче меня.
Дилькина спина не шелохнулась, а вокруг капли набухло красное кольцо, быстро покрывшееся мелкими белыми пузырьками, из которых потекло.
– Дилька! – крикнул я, срывая горло.
Ворона снова каркнула, и я увидел наконец, что вокруг никакой не солнечный пляж, а сырая душная низина в лесу, в которую солнце лет сто не заглядывало. И коричневая спина у Дильки не от загара, а это одежда такая – коричневый армяк албасты, и капля в кольце выросла в рыжий глаз, окруженный крохотными, как у пушистого кактуса, белесыми ресницами. Глаз моргнул, и албасты медленно, всем телом, начала оборачиваться ко мне.
Я задергался, пытаясь освободиться, но земля, в которую меня вколотили, – это же не песок, она держала крепко, а спутавшие руки-ноги корни – еще крепче. Но это была все-таки Дилька, ее лицо, хоть и без очков, и я успокоился – тут же задохнувшись. Вместо половины лица была ало-коричневая неровность со следами крупных зубов.
Я зажмурился, больно вдохнул и дернулся изо всех сил, с криком, который заглушило длинное, раздирающее уши карканье. И наконец очнулся.
Сильно лучше от этого не стало.