Убыр

Измайлов Наиль

Возился, конечно, убырлы. Пиджак на спине был разодран и вспучен под лопатками. У ног убырлы щекой на пистолете и лицом ко мне лежал сержант. Лицо было синюшным, а прыщи черными, губы и сомкнутые веки неправильно ввалились, и весь он был какой-то неправильный. Голову сержанта прижимали к полу его собственные ботинки, и они не были снятыми. Тварь сломала сержанта в поясе как спичку.

И теперь возилась…

С маньяком она возилась. Вернее, с его ножом.

Дядя Валя тоже лежал в совсем неправильной позе, в которую я вглядываться не собирался, но выставленный

вперед нож видел. Ясно: маньяк очнулся и принялся воевать с тварью. Но тварь не сержант, с нею сильно не повоюешь. И теперь маньяк был мертв, а тварь раскачивалась над ножом, зажатым неизвестно где и как, и обнюхивала его вкрадчиво и сладостно. Так собаки обнюхивают гнилой рыбий хребет, я видел.

Вот и пускай нюхает. Мне тут делать нечего и спасать некого. Мне в Казани надо спасать.

Сейчас потихоньку выйду из вагона, вызову машиниста по специальному устройству, которое в каждом вагоне есть, и пусть он запирает дверь и вызывает ОМОН. ОМОН – это не патрульные, они что-нибудь придумают. Тем более что полиция за полицию любит мстить, я ж кино смотрю, знаю.

Я попятился к двери, не отрывая взгляда от твари. Хотя мог громко топать и орать: тварь совсем увлеклась танцами вокруг ножа, который, кажется, готовилась вылизать. Дурдом, но что я, разбираться в этом буду?

Все, до двери три метра, дальше тамбур, а переход из тамбура я запру.

Еще секунда…

Дверь шумно распахнулась, и женский голос сказал мне в спину:

– Эй, поосторожней, сшибешь же сейчас.

7

В дверях стояла тетка в светлом плаще и голубом платке, молодая, краснощекая и симпатичная, но такая толстая, что плащ на животе топорщился. Она добродушно улыбнулась мне и повторила:

– Ты чего ж спиной бегаешь, сшибешь ведь.

В голове заколотились друг о друга разные слова и мысли, из которых никак не собиралась короткая: драпать отсюда немедленно.

– Мальчик, у вас туалет работает? У нас там забилось что-то, вообще обнаглели, деньги дерут…

Я загораживал ей дальний конец вагона. Она ничего не видела. И не слышала, потому что себя слушала. А я услышал и рывком повернулся.

Убырлы восстал во весь рост и теперь медленно перекручивался в поясе, разворачиваясь к нам сильно вытянутой шеей.

Я сделал еще шаг назад. Тетка уперлась мне в спину ладошкой и сварливо сказала:

– Ну я же говорила, осторожней.

Отворачиваться уже было нельзя, но я обернулся, чтобы объяснить. Тетка высунулась из-за моего плеча и приветливо начала:

– Добрый вечер. А я вот как раз мальчику…

Глаза у нее заметались вправо-влево, а лицо резко выцвело.

Увидела.

– Что?.. – сказала она срывающимся голосом. – Что?..

А там уже загрохотало. Тварь помчалась к нам с дикой скоростью.

Вытолкнуть тетку я уже не успевал, двери-то сомкнуты, а ждать, пока меня снесут и вмажут в тетку, не собирался.

Я следопыт.

Следов я не искал, пытать или давить не умел, но зверя видел – и откуда-то знал, как и когда надо гасить его прыжок.

И я бы погасил –

только на охоте никакая тетка за спиной не стоит. А тут стояла. Как мишень для зверя, если я отпрыгну.

Я под нарастающий грохот развернулся к оцепеневшей тетке, молясь, чтобы не вздумала упираться, гладко усадил ее на скамью, поближе к окну, и с криком прыгнул к противоположному окну, на лету с ужасом поняв: «Сшибет».

Тварь меня не сшибла, но ветром обмахнула мощно – резко, как в мультике, став прямо перед нашими лавками. Я оскалился, готовясь прыгнуть, но тварь беззвучно, не шевелясь и, конечно, не дыша, смотрела влево, на тетку, пытавшуюся вжаться в нечистый угол и зачем-то прикрывавшую живот.

Она беременная.

Блин, она беременная.

А убыры не вампиры. Они не кровь пьют. Они крадут детей и пожирают зародышей. И никто не знает, как это происходит.

Я сейчас, кажется, узнаю.

Не хочу.

Я молча кинулся пятками в сгиб тварьих колен. Голову ей сносить бесполезно, пули ее не беспокоят, а равновесия лишить, кажется, можно. И попробовать убежать.

Кроссовки скользнули подошвами по ногам, как по стальным столбикам, твердым и цельным. Я чудом не опрокинулся и ухватил тварь сгибом локтя за горло, с ужасом воображая, как убырлы сейчас ерзнет головой и откусит мне руку на фиг.

Тварь не ерзнула, а хлестнула меня по боку рукой. Как бритвой на ремне.

Я зашипел и рванул всем телом вниз, чтобы сломать гадине хребет или шею. Как она сержанту.

Кажется, хрустнуло. Может, хребет твари. А может, мои ребра, по которым тварь, сжавшись и разжавшись, ударила обоими локтями. Я, поперхнувшись, отлетел на пару метров и завозился на полу, пытаясь вытащить из живота вьюшку, не пускающую внутрь воздух. Вытаскивались дурацкие веточки, которые, да, я нарезал по бабкиному совету и за каким-то фигом примотал к спине.

Я оперся о кулаки, пытаясь подняться, но в животе с ёканьем дернулась вверх-вниз баба копра, руки разъехались, и я шарахнулся носом об пол. Бам-м.

Бам-м – отозвался пол.

Повалил и выдирает, понял я обреченно. Очень не хотелось смотреть, но я поднял голову. И не понял, что вижу.

Я выдохнул, поморгал и посмотрел снова.

Это мой смертельный захват сработал? Сомневаюсь.

Тварь распростерлась по полу в дикой позе: шпагат, и все тело на передней ноге. Как гимнаст или ушуист какой. Только гимнасты с ушуистами такие вещи с улыбкой проделывают, легко и мягко, а не брякаются всем хозяйством, будто их вдоль разодрали. Ей не больно, конечно, но все равно… Стоп. Вдоль разодрали.

Я посмотрел на тетку, обхватившую живот уже обеими руками, словно понимала чего. Посмотрел на тварь, которая начала уже медленно собираться в способную к движению фигуру. И посмотрел на свои упертые в пол разбитые кулаки. В них были зажаты обрывки ветки.

Черемуховой ветки, кучу которых, напоминающих ножки бегуна, меня заставила взять бабка, которые исцарапали мне всю поясницу и одну из которых я сжимал в кулаках, вставая.

Она порвалась пополам.

И тварь порвалась пополам.