Уцелевший

Хелм Эрик

Саймон вздрогнул.

— Ну... — вымолвил он протяжно, — хотите верьте, хотите — нет, а вина отчасти лежит и на вас, де Ришло.

— На мне? Что сие значит, чер... я хотел сказать, пес... то-есть, нет, — хрен его?..

Герцог запутался окончательно и смолк.

— Нет-нет, разумеется, я вас не упрекаю! Ни в коем случае! Только помните ту долгую беседу в Кардиналз-Фолли, под Рождество?

Де Ришло свел брови у переносицы.

— Насчет алхимии, кажется?..

— Да, речь зашла о превращении низких металлов в благородные.

Герцог улыбнулся:

— Верно. И ты с пеной у рта оспаривал мое утверждение, что существующие отчеты вполне достоверны.

— Вы говорили о Гельвеции.

— Правильно. Гельвеций отрицал возможности алхимии с куда большим жаром, нежели

ты сам. Однако, в тысяча шестьсот шестьдесят шестом году, в Гааге, он принял у себя некоего ученого мужа, отыскавшего философский камень, и умудрился похитить у «шарлатана» немного красноватого порошка, которым тот пользовался. Похитил довольно любопытно: поддел длинным ухоженным ногтем самую малость волшебного вещества прямо в присутствии ничего не заподозрившего гостя, и под ногтем же сохранял, пока не выпроводил визитера восвояси. Потом пустил порошок в дело и буквально остолбенел, когда крохотный кусочек свинца обратился золотом. Ты посмеялся над моим рассказом, но случай подтверждается таким несомненным авторитетом, как Бенедикт Спиноза.

— Да, — буркнул Саймон, — Посмеялся. Но и любопытство начало разбирать. Я не поленился зарыться в книги и проверить этот случай. Свидетельство Спинозы, человека совершенно трезвого и здравомыслящего, оказалось последней каплей.

— Вы привередливы, mon ami. Гельвеций был ничуть не менее трезв и здравомыслящ. А вдобавок, чрезвычайно скептически настроен сам.

— Знаю... Повелий, главный проверяющий при Нидерландском Монетном Дворе, семь раз подвергал Гельвециево золото пробе в присутствии семи лучших ювелиров Гааги — и все единодушно сошлись во мнении: чистейший металл. Разумеется, можно возразить: Гельвеций просто надул их, подсунул комочек самого обыкновенного золота... Только вот беда, корысти Гельвецию от подобного обмана было ни на грош. Он постоянно ругал и алхимию и алхимиков, честил проходимцами, суеверами. Он сразу объявил, что похитил порошок и понятия не имеет о его составе, а значит, ни о какой жажде стяжать славу гениального ученого и речи вести нельзя... Потом я, понятно, заказал в библиотеке отчеты Беригора Пизанского и Ван Гельмонта.

— И много почерпал?

— Нет, но скептицизма изрядно поубавилось. Ван Гельмонт был в свое время величайшим ученым химиком и, подобно Гельвецию, постоянно утверждал, что мысль о превращении низших металлов в золото — дикая и несусветная чушь. Потом история вернулась на круги своя: кто-то подарил ему щепотку чудесного порошка, Ван Гельмонт собственноручно получил комочек золота, заявил об этом... И тоже ни самомалейшей выгоды либо славы не извлек.

— Могу добавить еще чуток любопытных сведений, — сказал герцог. — Раймунд Луллий, иногда именуемый Рамоном Льюлем, — философ и языковед, сделавший для каталанского литературного языка приблизительно то же самое, что сделал для итальянского Данте Алигьери, — производил золото, обогащая короля Эдуарда Третьего Английского. Джордж Риплей подарил рыцарям Родосского ордена сто тысяч фунтов алхимического золота. Император Август Саксонский оставил семнадцать миллионов риксдалеров, а папа Иоанн Второй Авиньонский — двадцать пять миллионов флоринами. Названные суммы по тем временам были не просто громадны, а громадны чудовищно, почти невообразимо. Иоанн и Август числились едва ли не полунищими, ни тому, ни другому подобных денег и во сто лет не привелось бы накопить. Зато оба вовсю занимались алхимией, и трансмутация — превращение металлов — единственное разумное объяснение столь баснословным состояниям, обнаруженным в сундуках и ларцах после кончины владельцев.

Саймон кивнул:

— Понимаю. И уж если отвергать свидетельства таких прославленных людей, как Спиноза и Ван Гельмонт, то прикажите высмеять заодно и всякого современного ученого, который уверяет, будто измерил расстояние до звезд или размеры молекул!

— Гм! Толпа принимает научные истины без лишних вопросов только если об этих истинах вопят на каждом углу. Никого не удивляет, например феномен воспламенения серы, ибо всякий волен таскать в кармане спичечный коробок. А вот хранись этот эффект в строгой тайне маленькой и замкнутой группой посвященных — по сей день считали бы,

что серная спичка — чушь и вымысел. Алхимики же как раз и составляли маленькую, чрезвычайно замкнутую касту.

— Истинный алхимик, — продолжил де Ришло, — стоит особняком от окружающего мира, он безразличен к суете и должен хранить совершенную чистоту помыслов, дабы преуспеть в своем великом деле. Золото для этих людей — мусор, никчемный побочный продукт... Обычно алхимик производит презренного металла не более, чем требуется на скромные ежедневные потребности, а непосвященных и на пушечный выстрел не подпускает к секретам трансмутации. Следовательно, алхимик есть враль, суевер и бессовестный шарлатан... Но в нашем-то веке уже признано: материя состоит из электронов, протонов, атомов, молекул! Молоко делают прочнее бетона, стекло превращают в женские платья, растворенные древесные волокна становятся пластмассами; кристаллы растут, хотя они — просто разновидность камня; и дерево, и человеческая плоть обращаются в последней стадии распада совершенно схожей субстанцией... Алмазы — и те научились выращивать искусственно!

— Конечно! — подхватил Саймон, увлекшись и начисто позабыв, где находится и как попал сюда. — Что до металлов, они, в основе своей, состоят из ртути и серы, а потому и могут сгущаться, либо даже просто возникать при обработке различными солями. Различие в пропорциях меж тремя составляющими объясняет химические и физические свойства того или иного металла, который, в конечном итоге, есть детище минерального мира. Низшие металлы просто не «дозрели», потому что сера и ртуть не успели смешаться в требуемом соотношении прежде, нежели застыли и отвердели... [32] Порошок, именуемый философским камнем, просто фермент, вызывающий продолжение начатого и прерванного самою Природой процесса, подталкивающий металлы к дальнейшему вызреванию в золото.

32

Де Ришло и Саймон излагают средневековую алхимическую теорию, причем в предельно упрощенном виде. Все научные и квази-научные стороны этих пояснений целиком остаются на совести автора.

— Именно. И ты, получается, решил попытать счастья?

— Не-а!

Саймон решительно помотал узкой головой.

— Я не дурак. Алхимия требует человека целиком, без остатка. Целая жизнь исступленного труда — умственного и физического; проб, ошибок — а в награду, всего скорее, — провал и разочарование... К тому же, трансмутация в истинном, высшем смысле слова — это непостижимая тайна превращения Материи в Свет...

Аарон поежился и, точно делая над собою усилие, продолжил:

— Металлы похожи на людей. Низшие металлы — точно люди, рожденные впервые... И те, и другие постепенно очищаются: металлы — геологическими катаклизмами, люди — повторными рождениями, реинкарнациями...

* * *

— Пробудись, — прозвучал где-то в мозгу Родриго уже знакомый серебристый голос. — Изготовься к бою.

Испанца точно пружиной подбросило. Он потянулся к висевшему на ветви мечу еще раньше, нежели разомкнул набрякшие сонной одурью веки.

«Что за бой? — задал он мысленный вопрос. — Кто еще приближается?»

— Враг из плоти и крови, коим незаметно помыкает враг бесплотный и лютый. Также близится новый убийца-упырь, но этот равно опасен любому и почти не повинуется черным хозяевам. Берегись умертвий...

«Не понимаю, — отчаянно подумал Родриго. — Защитник мой, хранитель мой, прости, но я не понимаю! Я очень устал...»

— Собери воедино все оставшиеся силы — их еще довольно. Возьми все оружие, каким располагаешь. Помни о моем подарке! Пять обычных стрел у тебя в колчане, и шесть серебряных. Ложись у корней дуба и обороняйся издали, покуда сможешь. Эрна будет спать — я позаботился об этом. Иначе твоя возлюбленная никогда не станет прежней... Грядущая битва — не для женских очей.