Уцелевший
Шрифт:
Щелкнул выставленный в боевое положение крюк.
Родриго сунул в желобок серебряный болт.
И замер, предоставив людям де Монсеррата невозбранно упражняться в азиатской джигитовке.
* * *
Караульный Вилл едва успел толком устроиться рядом со своей Незабудкой и сделать первый добрый глоток бодрящего деревенского вина, как молодца обдало холодным порывом невесть откуда прилетевшего ветра.
— Тьфу, пакость! — ругнулся Вилл, поспешно делая второй глоток.
Воин, сам того не ведая, подыскал точное определение
Тусклое красное свечение мелькнуло где-то впереди, меж густо росшими стволами, прянуло ввысь; лешачий визг раскатился по чащобам. Вилл начал подыматься, но тут же рухнул наземь, оглушенный дикими конскими воплями и увесистым копытом исступленно брыкавшейся и рвавшей поводья Незабудки. С переломанными ребрами не шибко-то разорешься в первые несколько секунд, однако ни разу в жизни латник не кричал так, как при виде громадной собачьей падали, щерившей клыки над самым его лицом.
Пустые глазницы гнилого черепа заполняла полупросохшая тина, пласты и комья торфа облепили массивный костяк волкодава, некогда не уступавшего силой и свирепостью погибшему две минуты назад Шэггу.
Несчастного стража буквально затопило могильным зловонием.
Потом дюймовые клыки вырвали Виллу горло.
* * *
Резкий, приглушенный удар заставил Родриго встрепенуться.
Ярдах в тридцати от церковной руины земля вспучилась, две плоские глыбы медленно встали, точно половины подъемного моста, поколебались и грохнулись в противоположные стороны. Новый глухой треск — и рядом произошло то же самое.
Волосы испанца зашевелились.
Он понял.
Это лопались надвое и раскрывались настежь вросшие в почву, потонувшие в траве, а потому не примеченные сразу кладбищенские плиты.
Еще четыре удара последовали один за другим, еще восемь тяжких обломков поднялись и отвалились.
Древний, забытый погост выпускал наружу своих мертвецов.
18. Кардиналз-Фолли
Ричард Итон перечитал телеграмму с неподдельным изумлением:
«Не завтракайте зпт жизненно важно тчк мы Рексом везем больного Саймона тчк будем пополудни тчк повторяю не завтракать жизненно важно тчк целую всех тчк Ришло».
Пригладив рукою прямые каштановые волосы, Ричард уставился на жену и безмолвно вернул ей аккуратный желтоватый бланк.
— Да, это его манера выражаться. Любопытно, Сероглазый спятил, или как?
Прозвищем «Сероглазый» Мари-Лу наградила герцога еще во время российской эпопеи. Оно привязалось, и в семье Итонов о де Ришло иначе не говорили — ну, быть может, почти не говорили...
— Уверена: или как, — невозмутимо ответствовала бывшая княжна, бывшая лишенка, бывшая ссыльная, а ныне госпожа Итон. — Вне всяческого сомнения, дорогой, — или как!
— А может, перебрал с утра пораньше, и позабыл поплотнее закусить, — не унимался ошарашенный Ричард.
— Милый мой, —
— О Боже! — сказал Ричард, любивший большевиков столь же нежной и проникновенной любовью, как и остальные четверо.
— ...Я все равно буду утверждать: он в здравом рассудке, совершенно трезв и затеял нечто важное, только не вполне понятное окружающим.
— Но лишать неповинных людей завтрака! — возопил Ричард. — Да еще в день, когда из Морэкамба доставили креветок и устриц!
— Радость моя, — промолвила Мари-Лу и со смехом обняла супруга, — ты невыносимо прожорлив! Живешь почти исключительно желудочными наслаждениями.
— Не совсем, — возразил Ричард. — Но желудок приходится ублажать, дабы достойно предаваться наслаждениям иного свойства...
— Ну и лгун!.. Послушай, теперь я говорю серьезно. Телеграмма и впрямь довольно странная. Саймон болен. Завтракать воспрещается. Едут все втроем — случай доселе небывалый. Ты усматриваешь хоть малейшую логическую связь между этими пунктами?
— И в микроскоп не усмотрел бы. Но давай-ка распределим обязанности. Строгая и добродетельная жена займется подготовкой комнат, а жалкий никчемный муж отправится в темный, пыльный погреб и поищет чего-нибудь мало-мальски способного прояснять помраченные мозги.
Ричард задержался на мгновение, глядя, как Мари-Лу приступает к домашним обязанностям, уютно сворачиваясь калачиком на диване и кокетливо стреляя глазами снизу вверх.
— Пожалуй, нынче можно откупорить полдюжины шато-лафита, разлив девяносто девятого года... Случай, как ни кинь, особый!
— Предатель! — взвилась на ноги Мари-Лу. — Крамола во дворце! Ты же отлично знаешь, это единственная марка, которую я люблю по-настоящему!
— Вот и выпьешь от души. Кстати, насчет прожорливости: запойное пьянство, сопровождаемое патологически прогрессирующей жадностью, тоже наводит на мысль о полной деградации пациента.
— Мерзость, вот ты кто! — выпалила Мари-Лу и с разбегу повисла на шее мужа. Ричард завертелся, кружа маленькую женщину по комнате, словно шаловливого ребенка.
— А теперь извольте поставить меня на пол, сударь, — велела Мари-Лу притворно строгим голосом.
— Сначала выкуп. Один поцелуй, но девяносто шестой пробы. Подделки не принимаются.
— Грабитель!
Мари-Лу была столь крошечной, что даже отнюдь не крупного Ричарда ей пришлось целовать, поднимаясь на цыпочки...
— Разбойники довольны? — спросила она три минуты спустя, задыхаясь и блистая расширившимися зрачками.
— Вполне, — ласково улыбнулся Ричард.
— Значит, иди устраивай бутылкам децимацию [35] . Но, пожалуйста, — сказала Мари-Лу неподдельно жалобным голосом, — не трогай лафита! Я так его люблю!
35
Способ наказания, принятый в древнеримских легионах. Провинившееся либо взбунтовавшееся подразделение строили шеренгами и казнили каждого десятого — decimus’a.