Учебка. Армейский роман
Шрифт:
— Приготовиться! — скомандовал Мищенко.
Послышался лязг затворов и шестеро курсантов застыли в немом и напряженном ожидании. Под громкие, нервные крики матери полковника, гроб медленно опустили в могилу.
— Огонь! — крикнул капитан и дал отмашку.
Игорь плавно нажал на крючок точно через два отсчета про себя, но Кротский выстрелил чуть раньше, а остальные выдали «горох» сразу вслед за Тищенко. Мищенко нервно поморщился и недовольно прошептал, чтобы не слышали окружающие:
— Соберитесь! Если кто запаздывает — не стрелять! Я ведь предупреждал. Приготовиться! Огонь!
Мухсинов выстрелил дважды. Один раз раньше других, а другой — вместе со всеми. Во второй раз получилось вполне
— Что же ты, Мухсинов, очередь от одиночного отличить не можешь. Ну, последний раз. Приготовиться! Огонь!
Автоматы грохнули почти одновременно. После третьего залпа все принялись подходить к могиле и бросать на гроб горсти песка. Только сейчас Игорь обратил внимание на то, что вокруг был один песок. Среди большой кучи вырытого грунта нельзя было отыскать ни одного комочка земли. «А ведь говорили — пусть земля будет пухом. Какая же тут земля?» — подумал Тищенко. Закапывали долго — минут десять-пятнадцать. В изголовье водрузили металлическую пирамидку со звездой на макушке, призванную играть роль временного памятника. Оркестр заиграл Гимн СССР. Несмотря на стойку «смирно» Игорь внимательно следил за всем, что происходило вокруг него. Большинство стояли ровно, но были и такие, кто без особого стеснения вертел взад-вперед головой и переговаривался с соседями. Но особенно возмутили Тищенко могильщики. С постными лицами они уселись чуть поодаль и о чем-то громко разговаривали. Тищенко взглянул на взводного. Капитан тоже смотрел в их сторону с плохо скрываемым раздражением. Один из могильщиков перехватил взгляды связистов и недовольно пробурчал своему напарнику:
— Смотри, чего это тот капитан и тот очкарик, что рядом с ним стоит, на нас смотрят?
— Может, не нравится, что сидим? Сейчас — поднимемся! Да, у этих дебилов кроме следов от фуражек в голове ни одной извилины нет. Вишь, как их надрессировали!? — со смехом ответил второй.
По взглядам и улыбкам Игорь понял, что могильщики говорят о них, и курсанту захотелось швырнуть в них лежащим неподалеку булыжником. Сразу же после Гимна заиграли какой-то марш и капитан, построив курсантов в колонну по два, повел их мимо могилы. Толпа разомкнулась в обе стороны, предоставляя проход. Не доходя пяти метров до могилы, капитан четко скомандовал:
— Смирно! Равнение на-право!
Шестеро курсантов синхронно повернули головы и строевым шагом прошли мимо могилы, у которой плакала мать полковника. На обратном пути проходили мимо могильщиков. Они вновь перебросились несколькими фразами и насмешливо заулыбались. Мищенко не выдержал и, подойдя к ним вплотную, резко спросил:
— Неужели так трудно хоть час побыть людьми?!
Не зная, что делать, курсанты полукругом стали позади капитана.
— А что — нельзя поговорить? Или ты, капитан, мне запретишь? А, может быть, свою дикую дивизию на меня в атаку пошлешь или из автомата застрелишь? — развязно спросил один из могильщиков.
— Прежде всего, я посоветую тебе попридержать язык! — разгорячился Мищенко.
Игорь еще ни разу не видел своего взводного в таком состоянии и с удивлением смотрел на его лицо.
Второй предостерегающе толкнул своего напарника и гораздо более миролюбиво заметил:
— Ладно, капитан, не шуми зря. Если чего не так, ты уж не обижайся. Мы ведь не солдаты — на нас горло драть не надо. А такие похороны с гимном у нас чуть ли не каждую неделю бывают. Так что мы уже привыкли…
Но Мищенко уже и сам опомнился, потому что окружающие начали обращать внимание на стоящих. В сердцах махнув рукой, капитан повел свой наряд к машине.
Подойдя к грузовику, Мищенко вспомнил о патронах:
— Ни у кого патронов не сталось?
— У меня ест один, — после некоторого раздумья ответил Хусаинов и протянул рожок капитану.
— Что ты мне магазин даешь? Вытащи
— У м…, — нерешительно промямлил Кротский и тут же отошел в сторону.
Но капитан уже заподозрил что-то неладное, и спросил более настойчиво:
— Ты все три раза выстрелил?
Кротский выстрелил всего дважды, но ему очень хотелось сохранить патрон себе. Вместе с тем курсант неосторожно уже выдал себя и теперь растерянно молчал.
— Иди сюда. Покажи магазин! — потребовал Мищенко.
Кротский дрожащими руками отсоединил магазин и, опустив глаза вниз, протянул его капитану. В магазине был патрон.
— Я что, Кротский, не понятно сказал? Давай сюда патрон. И зачем он тебе понадобился? В костер бросать, как дети, что ли? — с легкой издевкой спросил Мищенко.
— Никак нет. Не в костер… Просто я у ребят из хозвзвода брелки видел из патронов. Хотел когда-нибудь и себе сделать, — бормотал Кротский.
Как обычно в таких случаях, он волновался и покраснел, как только что брошенный в кипяток рак. Сходство усиливалось еще и тем, что очки запотели и стали придавать глазам какое-то молочно-мраморное рачье выражение. Игорь едва удерживался от смеха.
— Ну, ты даешь, Кротский! Разве из холостого патрона можно брелок сделать? Делают из боевых — вынимают пулю, освобождают гильзу от пороха и просверливают дырочки в стенке. Остается вставить пулю на место и все хорошенько начистить. Вот тебе и брелок будет. А как же ты из холостого порох вытащишь? Надо разжимать головку. А будешь разжимать головку — весь патрон изуродуешь, да еще пальцы обожжешь, — беззлобно пояснил Мищенко.
Весь обратный путь Тищенко думал о смерти: «Вот умру когда-нибудь и я. Интересно — много людей придет или нет? Вот если бы я, к примеру, умер во время учебы в институте — пришло бы много, пожалуй, почти весь курс. А вот если бы умер, когда уже работал в школе — меньше. Хотя ученики тоже пришли бы. Но в деревнях бывают школы, где всего по сорок учеников. А может, и мне тоже салют будут давать? Но какая в принципе разница — с салютом или без, много людей или мало?! Все равно оттуда не возвращаются, и салют этот будут давать не столько для меня, сколько для себя — для успокоения совести. Вот ведь интересно люди рассуждают! Им кажется, что можно откупиться перед умершими за прошлые грехи тем, что построить ему гранитный памятник или дать автоматный салют. А ведь зло, причиненное человеку, уже никогда нельзя ничем загладить, если этот человек умер. Наверное, лучшая награда умершему не гранитные и мраморные обелиски, а память в душах живых. Хотя если памяти нет, то и обелиск на худой конец не худший вариант. Да и обелиски обычно переживают память о тех, в честь кого они установлены. Что, к примеру, я помню о войне, кроме фильмов и книг? Если бы не рассказы деда, я бы войну только по памятникам и знал…». Игорь так и не успел окончательно решить, что важнее — память или обелиск, так как машина въехала в ворота части.
В двух словах подведя итоги, Мищенко повел людей в столовую. Капитан похвалил Игоря, и у Тищенко было хорошее настроение. Ему казалось, что присутствуя на похоронах, он сделал очень большое и нужное дело. Игорь даже забыл о том, что попал вовсе не потому, что его выбрал взводный, а просто потому, что выбирать было больше не из кого.
На тумбочке у Гришневича лежало несколько писем. Вполне могло получиться так, что Черногуров в отсутствие взвода положил их на тумбочку сержанту. Там могло быть и письмо Игорю. Но все же Тищенко не решился рыться в письмах и вначале сходил к каптерщику. Тот подтвердил предположения курсанта, и Игорь с чистой совестью принялся разбирать почту. Два письма были адресованы Байракову, одно Шкуркину и, наконец, последнее — Игорю. Брат писал нерегулярно, но в последнее время гораздо чаще, чем раньше: