Учебка. Армейский роман
Шрифт:
— Я говорю — иди сюда! — хлеборез начал терять терпение.
— Я и иду, просто не расслышал сразу, — обреченно сказал Игорь, потому что при всем его желании Сапожнева поблизости не было.
— Бери свой таз с водой и тряпку и заходи в комнату.
— Но мне младшего сержанта Сапожнева предупредить надо.
— Ты меньше говори, а больше делай! Здесь на десять — пятнадцать минут работы — чего тебе зря к нему бегать?!
— Но…
— Зема, не испытывай мое терпение — заходи и действуй! У меня за два года службы нервы расшатались,
Хлеборез был на полторы головы выше Игоря и к тому же он был «дедом» (что было гораздо важнее) и Тищенко понуро вошел в комнату. Комната оказалась хлеборезкой. Игорь сразу же увидел окошко наподобие кассы, через которое хлеборез выдавал хлеб в зал. Но сейчас окошко было плотно закрыто. Пол в хлеборезке, как и во всей столовой, был бетонный. Мусора на нем почти не было. Перед окошком стоял стол, на котором лежал большой кусок масла и какая-то металлическая штучка, напоминавшая заднюю половину медицинского шприца. В углу стоял холодильник. Холодильник был неопределенной марки, потому что заводской знак был оторван и под ним выделялся квадратик более белой эмали. Между холодильником и единственным окном на улицу стоял высокий хлебный лоток, но хлеба в нем не было. На полу ничего не было кроме хлебных крошек, и Игорь подмел его очень быстро. Вымыл тоже без особого труда.
— Ну что — я ведь говорил, что быстро?! — весело сказал хлеборез.
— Оно бы ладно, да младший сержант Сапожнев будет ругаться, если меня на месте на найдет. Вдруг он уже приходил? Может во второй наряд подряд отправить.
— Ты думаешь?
— Конечно! В…, ты бы ему сказал, что я у тебя работаю, а? — попросил Игорь, едва не сказав хлеборезу «вы» (сказалась привычка обращаться к сержантам только на «вы»).
— Ну, раз ты так хочешь, то я скажу. А сколько прослужил этот твой Сапожнев?
— Он «свисток».
— Тогда мы быстро договоримся! — обрадовался хлеборез и вышел из комнаты.
Тищенко увидел на столе горку сахара и, прислушавшись, не идет ли хлеборез, спрятал себе в карман три куска. За эти месяцы Игорь понял, что в армии тащат все, что плохо лежит, и уже сам пару раз брал какую-нибудь мелочь: тот же сахар, эмблемки и погоны в каптерке. Если бы кто-нибудь сказал Игорю в институте, что он украдет три куска сахара и будет бояться, что могут обнаружить пропажу(!), он ни за что бы в это не поверил. А сейчас Тищенко даже заерзал на стуле от неприятного ощущения, пришедшего вместе с кражей сахара, и хотел даже выложить украденное назад на стол. Но в это время вернулся хлеборез:
— Что-то не видно твоего сержанта, я ему потом скажу. А ты пока поменяй воду — надо еще в складе помыть.
Хлеборез открыл дверь напротив окошка, и Игорь увидел за ней еще одну комнату. Взяв таз, Тищенко направился на мойку. И тут же неизвестно откуда вынырнул Сапожнев:
— Тищенко, ты где все это время был?
— Как где — возле входных дверей в коридоре пол мыл. Вы ведь сами меня туда послали, — соврал Игорь.
—
— Виноват, товарищ сержант.
— И пол недомытым оставил. Срочно домыть!
— Есть, — Игорь понял, что Сапожнев знает, где он был все это время, потому что в противном случае младший сержант так просто всего этого не оставил бы.
— И еще — если тебя кто припахивать будет, не работай! И никуда больше не отлучайся без моего разрешения.
— Мне некуда отлучаться — входная дверь все равно заперта.
— Ты не бубни, боец, а внимательно слушай, что тебе твой командир говорит. Предупреждаю: ты не должен работать ни в каких хлеборезках! Понял?
— Так точно, — угрюмо кивнул Игорь, не понимая, к чему клонит младший сержант.
— Смотри — я тебя предупредил. А то учишь вас, учишь и никакой отдачи. А если что случится? Сколько таких случаев было — припашут смалодушничавшего «духа», а потом изобьют где-нибудь до полусмерти. А «дух» командиру заранее не доложит и потом сержанту надо отвечать за такого придурка! А доложил бы сразу — все могло бы быть по-другому. Все понял?
— Так точно. Разрешите идти?
— Иди и помни, о чем я тебе сейчас говорил, — Сапожнев пристально посмотрел в глаза курсанта.
Игорь принялся домывать пол, время от времени, поглядывая на двери хлеборезки. Тищенко хотел войти и рассказать обо всем хлеборезу, но его что-то сдержало. Наконец дверь открылась, и из нее выглянул хлеборез. Игорь вскочил от неожиданности и бросил тряпку на пол.
— Тебя только за смертью посылать! А ты что, собственно, здесь делаешь?
— Мне младший сержант приказал домыть пол. Я лучше домою, а потом опять приду, а?
— Время поджимает — скоро хлеб должны привезти. Ну, да ладно — можно и так.
— Только…
— Что еще?
— Он мне приказал, чтобы я нигде больше не работал. Даже про хлеборезку что-то сказал.
— Что-о, про хлеборезку сказал?!
— Да. Слушай, а ты не мог бы с ним поговорить — я думаю, что он отпустил бы меня.
— Я тоже так думаю. Черт, достал меня твой сержант! Где он сейчас?
— Вроде бы в зале был.
— Вроде бы… Вечно нет, когда нужен! Домывай пока пол, а я пойду и все ему скажу.
Хлеборез довольно скоро вернулся и пояснил:
— Отпустил.
— И даже ничего не сказал? — у Тищенко вдруг возникло подозрение, что хлеборез его обманывает.
— Почему не сказал — сказал. Говорит: «Пусть работает, если он сам не против». Ты ведь не против?
— Наверное, не против, — слова хлебореза были похожи на правду.
Игорь отправился за чистой водой еще раз. Мухсинов и Хусаинов уже почти все перемыли и теперь наводили в мойке порядок.
— Шито всо время с вода ходышь? — спросил удивленный Мухсинов.