Учебка. Армейский роман
Шрифт:
— Значит каждые полтора часа ее закрывать и открывать?
— Тогда вот что — пусть держат оружие при себе — головой за него ответят! А сейчас быстро выделяй людей и пришли их к оружейке — я их там проинструктирую…
— Есть.
Гришневич начал мысленно перебирать курсантов. Курсанты тем временем настороженно ждали решения своего командира. Никому из них не хотелось, проработав половину воскресенья на ямах, другую половину проторчать с автоматом возле казармы. Наконец Гришневич огласил приговор:
— Коршун и Кохановский — в распоряжение прапорщика Атосевича!
— Иди, Стасик, тащи службу! — «тепло» напутствовал Коршуна Резняк.
Коршун ничего не ответил, а вот Кохановский что-то недовольно пробормотал в ответ.
— А ты чего, чмошник, хавальник раззявил?! — возмущенно заорал Резняк, подскочил к Кохановскому и заехал ему сапогом под зад.
Удостоверившись, что Гришневич куда-то ушел, Кохановский схватил Резняка за рукав хэбэ с явным намерением расправиться с обидчиком. И он непременно бы это сделал, если бы не Петренчик, Байраков и Каменев, подскочившие к Кохановскому сразу с трех сторон. Петренчик просто грубо толкнул Кохановского плечом, а Каменев с ехидной улыбкой взял его под руку и спросил:
— Что, Коха, на подвиги тянет? Слишком здоровый стал?
— А чего он? Я его трогал?! — все так же возмущенно спросил Кохановский, но все же отступил на шаг назад, учтя превосходство противника в численности.
— Все нормально, Коха — иди и неси службу, а об остальном не беспокойся, — насмешливо сказал Байраков и подчеркнуто аккуратно развернул Кохановского лицом к оружейке.
Резняк при этом издевательски засмеялся:
— Иди, иди, а то Коршун все патроны заберет! Ха-га-га!
Кохановский ничего не ответил и пошел к оружейке, как-то обреченно вжав голову в плечи.
— Еще дергается, чмошник! Надо ему темную устроить — да, Тищенко?! — спросил Резняк, заметив, что Игорь смотрит прямо на него.
— Это твое дело, — спокойно ответил Тищенко, но в душе испугался, что с ним сейчас будет то же, что и с Кохановским.
— Ясное дело — мое! Не у тебя же спрашивать! — самодовольно сказал Резняк и с демонстративной надменностью отвернулся в сторону.
Но Тищенко был только рад такому исходу.
Через минут пятнадцать после ухода Кохановского и Коршуна Атосевич объявил, что сегодня фильм будет демонстрироваться за территорией части в кинотеатре «Знамя».
— А где этот кинотеатр? — спросил Игорь.
— Как его Атосевич назвал? — уточнил Лупьяненко.
— Кинотеатр «Знамя».
— «Знамя»?
— Ну да.
— «Знамя»… Даже не знаю… Не могу вспомнить. Может где-нибудь в новостройках.
Лупьяненко считался во взводе одним из знатоков минских кинотеатров и Игорь удивился тому, что его товарищ на этот раз оказался не на высоте.
Первым на пост Атосевич отправил Коршуна, а Кохановский с грустным видом и полным боевым снаряжением вернулся в кубрик взвода.
— Чего ты такой печальный, Коха — ведь не ты на пост пошел, а Коршун?! Еще неизвестно, сколько вам там стоять, но ты теперь почти в любом случае простоишь меньше, а? — спросил у него Лупьяненко.
— Еще спрашиваешь — вы в кино идете, да еще в город, а я, как дурак, буду здесь сидеть, —
— А ты и есть дурак — надо было службу лучше тащить! — насмешливо сказал Резняк.
Кохановский промолчал.
Тогда в разговор вмешался Каменев. Подмигнув Резняку, он с издевкой спросил у Кохановского:
— Коха, а ты разве не дурак — как сам думаешь?!
— Да ну вас! — угрюмо ответил Кохановский и пошел к своей койке на противоположную сторону кубрика.
— Он не дурак — он просто чмошник! — нарочито громко сказал ему вслед Петренчик, и они вновь дружно засмеялись втроем вместе с Резняком и Каменевым.
Если раньше Кохановский яростно огрызался, то теперь в нем словно что-то надломилось, и он все чаще начал уступать своим недругам.
Тищенко с большим неудовольствием наблюдал за ростом влияния Байракова, Албанова, Петренчика, Каменева и Резняка на курсантов взвода. Особенно Байракова. Если Резняк и был внешне самым наглым, то все же был просто скандалистом, а вот Байраков, чаще оставаясь в тени, все больше оказывал влияние на жизнь взвода. Достаточно сильные позиции были и у Ломцева, Шкуркина, Федоренко, Вурлако, Улана и некоторых других, но каждый из них был как-то сам по себе и реального противовеса «пятерке Байракова» не было. Правда в последнее время Шорох и особенно Гришневич стали недолюбливать слишком активного курсанта. И Гришневичу, и Шороху не нравилось то, что Байраков уже пару раз пытался подчеркнуть свое особое положение. Гришневич оба раза отправлял после этого Байракова в два подряд наряда по роте, и курсант стал действовать гораздо хитрее и осторожнее. Внешне он почти льстил сержантам, за глаза же обзывал их последними словами. Видимо, кое-что дошло и до Гришневича, и тот как-то предупредил Байракова:
— Смотри, боец — за длинный язык можно почки потерять…
Не на шутку испуганный Байраков заверил сержанта, что все это ложь его недоброжелателей, а вечером того же дня устроил Фуганову, Бытько и Валику чуть ли не допрос. Те, естественно, все отрицали и в итоге этого «гнилого» разбора Байраков пообещал, глядя куда-то в потолок:
— Если найду стукача, то все зубы повыбиваю!
Все трое стали тут же уверять Байракова в своей ненависти к сержанту, и все это вызвало у Игоря какое-то неприятное чувство гадливости.
Байраков хотел поговорить и с Сашиным, но так и не решился этого сделать. К тому же в случае чего за Сашина горой встали бы не только отец-майор и Гришневич, но и Петренчик, что в планы Байракова тоже не входило.
«А ведь Байраков больше рисуется, чем ищет стукача. Он не дурак, и прекрасно понимает, что все его реплики о сержантах, как, впрочем, и мои, и любого другого, мог запросто случайно подслушать кто-нибудь из сержантов и даже сам Гришневич. К тому же Байраков не случайно выбрал тех, кто послабее — чтобы не произошло осечки. Он и ко мне мог бы приколебаться, если бы не мой конфликт с сержантом — подумал Игорь. Тищенко испытывал к Байракову сильную антипатию после случая с котелками, а последние события еще больше укрепили эту его установку.