Учебка. Армейский роман
Шрифт:
— Это кто там матом кроет? Счас на гавно улетит! Это ты, Тищэнка?
За первые дни службы Тищенко уже успел приобрести печальный опыт честности в армейских условиях, поэтому сразу же ответил:
— Никак нет, товарищ младший сержант. Это кто-то впереди.
— Ну, сматры. Жалка, што я не слышал, хто ругался.
Последнее Шорох сказал уже в спину растворившемуся в зале взводу.
Внутри клуб был похож на актовый зал какого-нибудь гражданского учреждения, но был очень грязным и мрачным. Окон не было, но в одной из стен были длинные вертикальные полосы, выложенные из толстой полой стеклянной плитки. Сцена была снабжена занавесом из красного бархата, уже не новым и даже изрядно засаленным внизу. Потолок
Садились повзводно. Из-за того, что Шорох задержал Игоря, курсанту досталось далеко не лучшее место — на самом краю ряда, справа от экрана. Лупьяненко и Туй сидели где-то в середине, и Игорь обиделся на них за то, что ему не заняли место. Рядом с Игорем сидел Бытько, которого всегда оттесняли в сторону, потому что с ним почти никто не дружил. «Да, вот и с Бытько в одну компанию попал», — вздохнул Игорь и ещё больше обиделся на товарищей.
Погасили свет, и начался фильм. Название Игорь умудрился пропустить, отыскивая упавшую между стульев пилотку, но у Бытько спрашивать не стал — оно его не слишком интересовало. Фильм был широкоэкранный, цветной и даже новый. Жизнь гандболисток, их взаимоотношения с тренером захватили Тищенко, и он погрузился в часовую иллюзию причастности к гражданской жизни. Впрочем, именно иллюзию — Игорь ни на минуту не забывал, где он находится. Тищенко казалось смешным то, что одна из спортсменок жаловалась тренеру: «Знаете, я так устала! Эти вечные сборы, матчи, поездки. Дома раз в неделю бываю…». «Мне бы сейчас раз в месяц дома бывать, я бы только спасибо сказал», — усмехнулся Игорь. Тищенко уловил запах табачного дыма и оглянулся: в полумраке зала ярко светились огненно-красные точки тлеющих сигарет. «Сержанты курят», — решил Игорь. Было бы просто наивно думать, что кто-то из курсантов может набраться наглости и закурить в клубе.
Наконец фильм закончился. На середину зрительного зала вышел Щарапа и скомандовал:
— Повзводно на выход, бегом марш! Строиться у входа.
— Выполнять! — заорал Гришневич.
Курсанты бросились к выходу.
Воскресенье прошло сравнительно неплохо, и Игорь даже удивился тому, что и в армии бывают удачные дни.
Глава двенадцатая
Кощей Бессмертный
Как выбирали взводную песню. Шорох даёт Бытько добрый совет. Побеждает песня, предложенная Тищенко. Все идут на медкомиссию. За что в санчасти черпак на костылях ударил Кохановского. Резняк считает, что Фуганов много жрёт, а Тищенко притягивают к земле сапоги. Старший лейтенант Вакулич выслушивает жалобы Тищенко, предлагает придти позже и выписывает ему таблетки. Старший сержант Щарапа делает любопытное предположение о том, где у курсанта Алексеева находится смерть. Алексеев желает сержантам спокойной ночи и интересных снов.
После завтрака нужно было идти в санчасть
Утро было тёплым. Через окно синело чистое, безоблачное небо, обещающее жаркий летний день. Но это ничуть не радовало, а скорее даже злило Игоря. Было грустно думать, что пропадает такое прекрасное лето. «Уж лучше бы дожди всё время лили — и лета было бы не так жалко, и бегали, да и работали бы реже», — подумал Тищенко.
Неожиданно Гришневич вскочил, радостно хлопнул себя по колену и крикнул:
— Что это вы дурью маетесь? Я совсем о взводной песне забыл. Мы её сейчас и выберем. Идите все сюда. Мазурин!
— Я.
— Сбегай в сушилку и позови младшего сержанта Шороха.
Когда все собрались, началась нудная процедура выбора песни.
— Строевая песня должна быть чем-то вроде марша. Кто такую помнит? — спросил Гришневич.
— Вставай, страна огромная! — предложил Фуганов.
— Нет, Фуганов, не пойдёт. Мы ведь не на фронт идём. Давайте думайте. Думайте! Что, Бытько, придумал?
— Никак нет, товарищ сержант.
— А ты думай, Бытько. Какую песню знаешь?
Как и было обычно в таких случаях, Бытько молчал, нервно переминаясь с ноги на ногу. Тищенко едва заметно улыбнулся уголками губ. Зато Резняк не удержался и засмеялся в голос, причём так заразительно, что и сам Гришневич не смог сдержать улыбки:
— Неужели, Бытько, ты ни одной песни не знаешь?
— Пусть бегут неуклюже…, — засмеялся Резняк.
— Я не понял, Резняк! Ты слишком много треплешься! — зло бросил сержант.
С лица Резняка мигом исчезла улыбка, и он испуганно пробормотал:
— Виноват, товарищ сержант.
— Пока прощаю, Резняк, но имей в виду на будущее. Бытько!
— Я.
— Скажешь ты нам сегодня песню или нет?!
Окончательно напуганный резкой отповедью Резняку, Бытько забормотал что-то нечленораздельное.
— Что? — поморщился Гришневич.
— Што ты член жуёш? Вытащы его иза рта и скажы, — посоветовал Шорох.
Бытько собрался с силами и на одном дыхании выпалил:
— Юный барабанщик.
Наступила пауза.
Гришневич и Шорох переглянулись и весь взвод, словно по команде, взорвался от смеха.
— Ты бы ещё «Взвейтесь кострами синие ночи» предложил, — со смехом сказал Гришневич.
Сержант минуты три не мог успокоиться, затем перестал смеяться и уже вполне серьёзно сказал:
— Всё — базар в сторону. Нужно песню выбирать. Сейчас буду у каждого по очереди спрашивать. Не дай Бог, кто-нибудь промолчит — хоть «Взвейтесь кострами…», но что-нибудь предлагайте. Тищенко!
— Песня про комсомольцев.
— Что за песня про комсомольцев?
— Я точно не помню, но там такие слова есть: «Уходили комсомольцы на гражданскую войну…»
— Понял, знаю такую песню. Но опять про войну. Надо ещё подумать.
Но сколько не думали, никто ничего путного так и не сказал. Пришлось вернуться к идее Игоря.
— Кто полностью знает слова? — спросил сержант.
Туй несколько помедлил и спросил:
— Это той, что Тищенко предложил?
— Да. Знаешь?
— Вроде бы знаю.
— Бери бумагу, садись и пиши.
Общими усилиями текст песни вскоре был восстановлен. Курсанты переписали его себе под диктовку Туя и принялись учить. «Дан приказ ему на запад, ей — в другую сторону, уходили комсомольцы на гражданскую войну», — едва успел запомнить Игорь, как из санчасти вернулся первый взвод, и нужно было идти на комиссию.