Учебка. Армейский роман
Шрифт:
— Я вас не видел, товарищ сержант.
— Плохо смотришь. А что это у тебя в пакетах?
— Тут яблоки, печенье… Разная еда, — смущенно ответил Кохановский.
— Что? Целых два пакета с пайкой?! — Гришневич театрально широко раскрыл глаза, изображая страшное удивление.
Курсанты уже сообразили, что он хочет подшутить над Кохановским, и подошли поближе, стараясь не пропустить предстоящее представление. Гришневич был в хорошем настроении и, вместо того, чтобы разогнать взвод, воодушевился присутствием курсантов и продолжал плести сети вокруг простодушного
— Слушай, Кохановский, а ты знаешь, что пайку нельзя на ночь оставлять?
— Так точно.
— И куда же ты все это денешь?
— Дык я съем, товарищ сержант.
— Дык, а вдруг ты лопнешь? — передразнил Гришневич, и взвод взорвался оглушительным смехом.
Заслышав шум, из своего угла пришел Шорох, но не стал вмешиваться в разговор, а встал чуть в стороне, облокотившись на колонну.
— Так лопнешь ты или нет?
— Никак нет.
— Что — желудок слишком большой?
— Никак нет. Ведь я не один есть буду, а вместе со взводом.
— А нас с младшим сержантом Шорохом угостишь?
— Так точно.
— Хорошо, что угостишь. Ну, как, хорошо в увольнении? Баб красивых видел?
— Не. Мы все с мамой и батькой ходили, не до баб было, — серьезно ответил Кохановский и этим еще больше рассмешил взвод.
— Иди, раз не видел.
Кохановский уже собрался уходить, но Гришневич его остановил и уже серьезно спросил:
— Замечания были?
— Никак нет.
— Докладывать надо, Кохановский.
— Виноват.
— А как же ты честь отдавал, если у тебя обе руки были заняты.
— А я в одну оба пакета брал.
— Молодец — находчивый солдат. Ладно, иди и разбирайся со своими пакетами, — отпустил Кохановского сержант.
Тищенко с завистью смотрел на возвратившихся из увольнения и вновь начал жалеть о том, что не смог сходить в город. За этими мыслями его застали пришедшие в гости Мухсинов и Хусаинов.
— Что, мат к тэбе приезжаль? — спросил Мухсинов.
— Приезжала. И брат младший тоже был.
— Скоро в армия?
— Ему? Да нет — еще шесть с половиной лет.
— А у меня брат следующий год пойдет.
Тищенко еще некоторое время поболтал с казахами, а потом сообразил, что они пришли не совсем просто так. «Ну и тормоз же я!» — разозлился на себя Игорь и предложил им яблоки и конфеты:
— Бери, Кенджибек, угощайся. И ты, Хусаинов, тоже бери — не стесняйся.
— Спасибо, — дружно поблагодарили казахи и без лишних разговоров взяли угощение.
Немного посидев, они собрались уходить.
— Мы уже пойдем. Пора — скоро проверка, — пояснил Мухсинов.
— Пока, приходите еще.
Казахи ушли, а Игорь подумал, что у него очень странные отношения с Хусаиновым. Тищенко почти никогда с ним не разговаривал, но Хусаинов, как тень, всегда приходил вместе с Мухсиновым. То ли Хусаинов был просто неразговорчивым, то ли плохо говорил по-русски, но в любом случае из него почти невозможно было вытянуть больше двух-трех слов. Мухсинов и Хусаинов были из одного колхоза, поэтому очень сдружились в учебке. К тому же казахов в роте
В этот вечер Игорь ложился спать уже совершенно другим человеком — человеком, принявшим военную присягу. Присяга должна была многое изменить в жизни Тищенко, и он уснул с надеждой на лучшее.
Глава двадцатая
Утренний осмотр
Тищенко не любит утренние осмотры. И не зря, потому что получил подворотничком по морде. Как едва не подрались курсант Абилов и прапорщик Атосевич. Лупьяненко неожиданно узнал кличку Гришневича. Улан — снова лучший, а у Тищенко проблемы с печатанием. Байраков лишается должности «секретчика». Тищенко обнуляет шифр. Что такое «ДЛБ» на языке ЗАС-телеграфистов.
Утренний осмотр. С этими словами у каждого, кто прошел учебку, связаны самые неприятные воспоминания. Осмотр, словно нарочно, проходит так, чтобы еще раз унизить курсанта и еще раз максимально нивелировать его личность (если она, конечно, еще сохранилась к этому времени). Взрослые восемнадцатилетние парни специально ставятся в положение нашкодивших детей, ожидающих решающего слова своего воспитателя. Причем воспитатель — почти ровесник, но через пару недель службы уже никто не обращает на это внимания. Кажется, что сержант старше тебя не на год, а на добрый десяток. Да и сержант не против лишний раз продемонстрировать себя в качестве полубога. На утреннем осмотре проверяется почти все. При желании сержант может проверить даже нижнее белье.
Тищенко с большой неприязнью относился к утренним осмотрам и теперь, стоя в строю на территории спортивного городка, мучительно вспоминал, не забыл ли он чего-нибудь: «Сапоги вроде бы блестят, хэбэ — чистое. Что еще? Нитки в пилотке? Вроде бы есть, а может, и нет. Пряжка немного тускловатая… Но это еще полбеды — только бы подворотничок не заметил! Главное — не волноваться и не раскрывать его слишком широко. Хорошо, если бы Гришневич еще у кого-нибудь воротничок забраковал…». Эгоизм помыслов Игоря объяснялся тем, что сержант обычно отводил душу на уже попавшемся ему курсанте, и остальным приходилось легче. Но сегодня Гришневич был явно не в духе, и курсанты ожидали «репрессий».
— Бляхи к осмотру! — скомандовал сержант и вместе с Шорохом пошел вдоль двух стоящих напротив друг друга шеренг взвода.
Держа в правой руке ремни пряжками кверху, курсанты ожидали своей участи. Тищенко лишь перед самым осмотром раздобыл пидорку (кусочек шинели) и немного темно-зеленой пасты Гоя, поэтому не успел привести свою пряжку в надлежащий вид. Но Игорю повезло — Гришневич проверял пряжки у курсантов противоположной шеренги, а к Тищенко подошел Шорох. Недовольно повертев пряжку в руках, младший сержант презрительно спросил у Игоря: