Учебник рисования
Шрифт:
— И не было никакого Жоффруа де Портебаля?
— Никогда не существовало.
— Как это — не существовало?
— Не было такого в природе. Крестоносцы были, и Монфор был, а Жоффруа в природе не было. Алан любит разыгрывать своих гостей. Этот дом купил мой первый муж, швейцарский банкир. Вам бы он не понравился, Гриша. Скучный человек, но, по крайней мере, он не врал. Я имею в виду, — поправилась графиня, — не врал никому, кроме своих клиентов.
— Как жестоко вы говорите.
— Отчего же. Я с симпатией относилась к Ролану. И к Алану отношусь хорошо. Но шутка с Монфорами — глупая шутка. В моем доме
— Неужели, — всплеснул руками Гриша, — почему так строго?
— Потому что Симон де Монфор сжег Тулузу, фьеф моей семьи.
— Что, простите, сжег?
— Фьеф нашей фамилии.
— Ах вот оно что. Ah, so. Понимаю, — сказал Гузкин, который абсолютно ничего не понимал, — вот, значит, как дело обстоит.
— С чем бы это сравнить. Вы, конечно же, ненавидите Сталина?
— Да, — сказал Гриша, решив раз и навсегда разместить свою ненависть в эмоциях, направленных на давно умершего человека. Было очевидно, что порой даже в воспитанном обществе требуется выказать убеждения и страсть и Сталин подходил как нельзя лучше для таких случаев, — Сталина я страстно ненавижу.
— Значит, вы понимаете, что существуют вещи, неприятие которых есть дело чести.
— Как, простите, — переспросил Гузкин, — pardonnez-moi? Чести?
— Да, чести.
— Ah, so.
Единственный вывод, который напрашивался, был следующий: уж коли в приличном цивилизованном обществе даже столь древние распри имеют значение, то не пристало ли и уроженцу славянских территорий положить некий барьер между собой — и тем туземным населением, которое по месту рождения ему родня — но недостойно его общества? Если, допустим, графы Тулузские не считают для себя возможным общество Монфоров, людей также родовитых, то уж тем паче ему, Грише, не пристало якшаться с каким-нибудь Алешкой. Надо просто избегать этих русских мест, решил про себя Гриша, не дать себе испачкаться. Тем более что есть такие дома, как этот. Кто бы его ни приобрел — швейцарский банкир или крестоносец, а дом выдающийся.
Барбара, как заметил Гриша, испытывала неудобство от присутствия графини.
— Ты ревнуешь меня?
— Неужели я способна ревновать тебя к накрашенной кукле? У нее все искусственное. Волосы — накладные! Ты посмотри, посмотри: она никогда не меняет прическу — у нее парик! Спроси — вот интереса ради, спроси, будь добр, — сколько ей лет! — говорила молодая Барбара фон Майзель, и говорила, пожалуй, излишне запальчиво.
— Ну как же я спрошу, — отвечал смущенный Гриша, хотя его и разбирало любопытство.
И тогда Барбара, с той чудесной бесцеремонностью, которую дают титул и молодость, поинтересовалась у графини Тулузской, есть ли у той дети и не могло ли так оказаться, что она, Барбара, будучи совсем ребенком, играла с дочерью графини на пляжах отеля Эксельсиор, что на Лидо в Венеции.
— Вряд ли, — хладнокровно отвечала Клавдия, — мы никогда не останавливались в Эксельсиоре. Довольно вульгарное место, не находите? У нашей семьи всегда было палаццо на Гран Канале.
Клавдия Тулузская внимательно поглядела на Барбару, слегка сдвинув брови.
— Я должна была догадаться по вашей венецианской броши, — графиня покосилась на брошь с негритенком, пришпиленную к плечу Барбары, — что вы любите Венецию. Милая вещица, приятно, что недорогая. Венецианцы порой переоценивают свою старину. Вас заинтересует
Графиня провела гостей анфиладой комнат; они оказались в будуаре. Средневековые гобелены, старинные вазы, серебряная посуда, — Барбара покосилась на своего негритенка, ставшего жалким дикарем в этой комнате. Графиня раскрыла шкатулки, достала любимые украшения. Барбара вежливо ахала, но Гриша видел, что ей не по себе. Он пообещал себе разбогатеть и купить Барбаре драгоценности не хуже, чем у графини. Но тут же внутренний голос подсказал Грише, что он не прав. А почему, собственно, покупать дорогие подарки должен ты, Гриша? — удивленно спросил внутренний голос. — У твоей Барбары отец — барон. Вот он пусть дочери драгоценности и дарит, у него денег несчитано. И потом, у тебя еще и жена есть — ей-то кто украшения купит? Нечестно получается. Значит, дворянкам и богачкам — еще и украшения надо дарить, и алмазы, а бедной москвичке — ничего? Сидит твоя Клара в Москве, и никто ей ничего не дарит. Верно, ответил Гриша внутреннему голосу, да и гонорары мне, кстати сказать, нелегко даются.
— Вот эти перчатки, — графиня показала перчатки из тонкой лайки, в тыльную сторону которых, на том месте, где у Спасителя были стигматы, были вшиты крупные рубины, — сделаны в незапамятные времена. Какая странная вещь.
— Исключительная.
— Я собираюсь отослать их подруге в Россию. Знаете княгиню Багратион?
— Ах, эту пожилую даму, что замужем за русским партаппаратчиком? Она ваша подруга? — обрадовалась Барбара и выразительно поглядела на Гришу.
— Вы, вероятно, хотели спросить, сколько лет мне? — сказала графиня, глядя Барбаре в глаза.
— Ну что вы, графиня.
— Почему же нет? Мне тридцать пять лет. А вам? — графиня Тулузская включила электричество; вспыхнули венецианские люстры. Внешность графини, предмет заботы профессионалов, смутила Барбару: подобно большинству антропософски настроенных девушек Барбара доверяла природе и не ухаживала за собой; и природа не оправдывала ее доверия, природа вообще не выполняет обещаний. Лет Барбаре было меньше, чем графине Тулузской, но выглядела она хуже. Графиня вынула гребень из волос, и рыжие волосы упали ей на плечи.
— Вас, — сказала графиня Грише, — я приглашаю завтра к себе. Скажете Жану — помните камердинера? — и Жан проводит вас сюда. Здесь уютнее, чем в гостиной.
— Как, — смеясь, воскликнула Барбара, — вы приглашаете моего мужа и даже не интересуетесь, как я к этому отнесусь!
— Разве он вам муж? — хладнокровно спросила Клавдия и отвернулась от Барбары.
Вечером того же дня Гузкин беседовал с Оскаром; ему необходим был совет человека, знающего общество.
— Клавдия? — переспросил Оскар, не расстававшийся со справочником Дебре и знающий европейские фамилии наперечет. — Прекрасно представляю тулузский дом. Род восходит к десятому веку, перекрещивается с Барселонской ветвью. Следует поддержать знакомство, Гриша.
— А Барбара? — выдохнул в телефонную трубку Гузкин, — а господин барон де Портебаль?
— Не понимаю, чем ваша дружба может помешать Барбаре фон Майзель и тем более Алану де Портебалю, — трубка принесла сухой смешок Оскара, — насколько я знаю, Алан давно не вмешивается в жизнь жены. Не думайте про это, Гриша, зачем вам? Вы художник, а не дипломат.