Учебник рисования

Кантор Максим Карлович

— Это верно, — приободрился Гузкин, — однако этично ли получается? Вежливо ли?

— Спросите себя, Гриша, достойно ли вашего дара — тратить душевные силы на такие вопросы и хлопоты?

— Возможно, я излишне щепетилен; с детства приучен к прямоте. Однако есть и деловая сторона вопроса. Видите ли, дело в том, что и Майзели, и Портебали — мои клиенты, — слово «клиенты» Гриша произнес значительно; он давно научился тому, что понятие «клиент» применяется широко и вовсе не звучит оскорбительно. Учась в советской школе, он думал, что клиенты бывают лишь в борделе, а, как оказалось, они есть буквально везде, какую область жизни ни возьми — везде свои клиенты: и в банке, и в страховом обществе, и (разумеется) в искусстве, — бароны покупают мои картины. Я связан с ними определенными обязательствами, — прибавил Гриша с достоинством.

— И что из того? Научитесь уважать свой дар, и клиенты почувствуют это.

— Однако — не откажется ли барон фон Майзель покупать мои картины? Я имею в виду, — смущаясь, говорил Гриша, — если мои отношения с Барбарой

испортятся? Не повлияет ли это на деловые отношения с бароном? Я хочу сказать, что интересы искусства ставлю выше всего — и на барона я рассчитываю как на покупателя. И на господина де Портебаля я тоже рассчитываю.

— Не понимаю, зачем портить отношения с Барбарой, — Оскар пожал плечами, но Гриша этого видеть не мог. — Полагаю, Барбара с пониманием отнесется к вашим фантазиям. Вы — авангардист мысли, Гриша. Вы — пионер, в хорошем смысле этого слова. Разумеется, барон Майзель и барон Портебаль будут рады поддержать вас. Однако, согласитесь, что всегда лучше стоять на четырех ногах, чем на двух, — снова трубка зашлась сухим смехом, — то, что не купит Алан, приобретет Клавдия.

— Это очень знатная фамилия, да?

— Какая вам разница? Ваш собственный род восходит к Аврааму и наверняка древнее любого европейского.

— Справедливо, — сказал Гриша. Эта мысль доселе не посещала его, но сразу же показалась убедительной.

— Еврейство, — хладнокровно развивал мысль Оскар, — это своего рода дворянство.

— Действительно, — Гриша разволновался.

— Вы вполне могли бы иметь герб.

— Думаете?

— Уверен. Вы ведь не какой-нибудь Алешка Иванов, не так ли? Вы — Гриша Гузкин! Почему у Ротшильдов есть герб, а у вас — нет?

— А Ротшильды — дворяне или нет? — Гриша решил разобраться до конца.

— Такие же, как вы, Гриша. То есть наиболее древние дворяне. Их баронский герб и в малой степени не передает древность их рода. И никакой Монфор им не мог навредить. Вот какие коллекционеры вам нужны.

— Но фон Майзели — тоже древняя семья? — уточнил Гриша осторожно.

— Почтенная фамилия.

— А род Клавдии знатнее, чем Майзели?

— Между графами и баронами такая же разница, как между французами и русскими, — ответил Оскар, смеясь. — Всегда лучше быть графом, чем бароном. Однако важно, какой давности баронство, каково происхождение графского фьофа. Клавдия Тулузская не уступит в знатности ни одному королевскому дому, но денег это, к сожалению, не гарантирует.

— Значит, Майзели богаче?

— Сложно сказать. Сегодня сундуков с алмазами не существует (Гриша хотел было сказать, что это не так, что он сам видел такие сундуки, но удержался). Богатство — это возможности, связи. Например, Клавдия может представить вас своей подруге.

— Подруге?

— Саре Малатеста.

— Итальянка? Княгиня? — полюбопытствовал Гриша.

— Не княгиня, нет. Но из клана Ротшильдов. Малатеста по бывшему мужу. Полагаю, знакомство вам пригодится. Не ленитесь, Гриша — вам предстоит еще многого добиться в этом мире.

— Я не ленюсь.

— Мало нарисовать картину, надо пристроить ее. Монтень говорил, что зритель — соавтор художника.

V

Говорил подобное Монтень или нет (нечто похожее, кажется, у него все-таки сказано), но последняя фраза оказалась решающей. Гузкин давно понял, что светские отношения — та же работа для актуального художника, что и собственно рисование. Часы, проведенные подле мольберта, могут значить многое, однако еще более значимы часы, проведенные с тарталеткой в одной руке и бокалом шампанского в другой. В этом утверждении нет ни издевки, ни цинизма. Думаешь, говорил Грише его внутренний голос, Пикассо встречался только с теми, с кем хотел? Как же, и не надейся! Куда надо было, туда и шел как миленький. Создать искусство — полдела, вот преподнести искусство обществу — это да! И Монтень, кстати, был того же мнения. К тому же (Гриша успел заметить это) случай, выпадающий в жизни, случайным не бывает никогда: то, что кажется тебе случайным, на самом деле закономерно — надо лишь внимательно следить за жизнью, понять ее законы и не упустить момент, когда она дает тебе шанс. Этот урок преподал ему Ефим Шухман, описывая свои парижские труды и дни. Порой нет сил идти на прием, — так говорил Шухман, — но идти надо. А как же иначе — если ты цивилизованный человек? Коммуникации в современном обществе решают все. Как можно показать неуважение к людям, если они тебя зовут? И потом, если я один раз позволю себе проигнорировать прием, в другой раз могут и не пригласить. И вполне вероятно, что именно в этот следующий раз произойдет такое, что изменит мою судьбу. Помимо прочего, члены цивилизованного общества не одобряют тех, кто упускает свой шанс. Они скажут так: мы дали ему хороший шанс — позвали постоять у нас в гостиной с тарталеткой и шампанским, дали ему возможность встретиться с интересными и нужными людьми, а он не хочет? Ну, знаете, скажут они, такой человек не заслуживает благ демократии и свободы. Скажем, Эжен Махно, вот пример. Одаренный человек, но, между нами говоря, лентяй. Не пришел на обед к Портебалям (а туда не просто получить приглашение, ой как не просто), потом не был на коктейле у Ле Жикизду, не посетил дефиле у Диора. Его уже никуда не зовут! Я говорил ему Эжен, ты сошел с ума! Одним словом, и Оскар, и Шухман, и Монтень, и собственный его внутренний голос убеждали Гришу принять приглашение. Ты же не развлекаться идешь, говорили они хором, но трудиться. Да, именно

трудиться, пробивать дорогу своему творчеству. Да, и это тоже входит в обязанности художника и интеллигентного человека. Гриша и сам давно уже понял, что пребывание в цивилизации — ежедневный труд. Хорошо им, в московских закоулках: хочешь — валяйся на диване в халате, хочешь — спи после обеда. Есть настроение — пошел в гости, а нет настроения — смотри по телевизору футбол. Но цивилизованный мир такого не потерпит: здесь всегда надо быть в форме, надо соответствовать правилам и расписанию цивилизации. И если тебя зовут в гости, на любовное свидание или в театр — ты должен сжать зубы, но идти. Эти правила только кажутся жесткими. Приучись им следовать, и ты их полюбишь.

Гриша уже приучил себя к таким вещам, о которых прежде и понятия не имел. Он с удовольствием фотографировался с друзьями за едой (хотя поначалу этот обычай казался ему странным: почему полагается запечатлеть миг, когда стол уставлен тарелками), он привык обедать в девять часов вечера (в то время, когда в Москве пьют чай и собираются ложиться спать), он полюбил пить кофе на бульваре, сидя не лицом к собеседнику, но уткнувшись в оконное стекло и глазея на улицу (зачем они пялятся в окна, точно коты, думал Гриша в первые парижские дни, но потом нашел прелесть в таком сидении в кафе, точно в витрине магазина). Он полюбил европейский обычай, и лишь одно раздражало его — общеевропейское выражение «нет проблем!». Говорили так в каждой стране, которую посещал Гузкин, и это выражение было первым, которое усваивали гости из России. Закажете отбивную? — спрашивал официант. — Нет проблем! Хотите жить в Париже? — спрашивал риелтор. — Нет проблем! Желаете приобрести акции? — спрашивал банкир. — Нет проблем! И славянские гости слушали эти слова, как музыку, и повторяли их друг другу, точно пароль цивилизации. Так, еще в бытность Гузкина в Германии, его навестил давний друг и духовный наставник Борис Кузин вместе с женой и дочкой. Дочка Бориса, плененная прелестями немецкого быта и безотказностью официантов, возбужденно кричала отцу: папа, у них здесь все kein Problem! Да, — умилялся Кузин, — для ребенка щедрость цивилизации — это большое потрясение. Ничего себе, кайн проблем, мрачно думал Гузкин, смотря на прожорливого ребенка и пересчитывая в кармане тонкую пачку денег — гонорар за очередной опус с пионерами. А Борис Кузин тем временем прихлебывал пиво, крепкой рукой резал отбивную котлету и говорил Грише Гузкину: В сущности, это европейское no problem — есть квинтэссенция цивилизации. В этой краткой формуле воплощается победа порядка над хаосом. Вспомним наш быт. Свежая отбивная котлета — проблема! Пива попить — проблема! Демократия — проблема! Одни проблемы! Да, у цивилизации действительно нет проблем — есть проблемы только у варварства! «Нет проблем!» — вот пароль современного культурного мира! — и, покончив с отбивной, Кузин бросал придирчивый взгляд в глубь стола: что там еще осталось несъеденным в нашем беспроблемном застолье? Что это там такое, на голубенькой тарелочке? Колбаска, кажется? Давайте сюда колбаску. Прежде Гузкин слушал кузинские обобщения, затаив дыхание, и рад был всякому новому слову. Однако, пожив в Европе, Гриша успел узнать, что проблемы у цивилизации есть. Цивилизация (та, о которой Кузин писал и в которой Гузкин существовал) требовала кропотливого труда, безжалостной дисциплины. Ничего себе: kein Problem! Еще какие Problem! А ну как вложился ты не в те акции, да повысили тебе квартплату, да заплатил сорок процентов налогов или, допустим, пригласил друга в ресторан, а у него дочка жрет в три горла — нет проблем, скажете?

VI

Гриша причесался, погладил бежевую льняную рубашку (скромную по виду, но дорогую — аристократы должны узнавать и ценить такие вещи) и направился на рю де Греннель.

— Где вы поселились, Гриша? — спросила Клавдия.

— В Марэ, — Гриша гордился выбором квартала. Марэ сделался модным в последние годы; там селились интеллектуалы, те, что семьдесят лет назад поселились бы в Латинском квартале. Всякий интеллигентный человек хотел жить в Марэ. Если думающий индивид хотел быть опознан в качестве такового, требовалось селиться в Марэ. Барбара настояла, чтобы они снимали там, и Гриша даже заказал визитные карточки с упоминанием района. Он отметил, как Ефим Шухман, живший в 18-м аррондисмане, покосился на эти карточки.

— Напрасно, это вам не идет.

— Что привлекает меня в Марэ, — произнес Гриша фразу, которую произносили все интеллигентные люди, выбирающие квартал Марэ, — это атмосфера. Я, знаете ли, не люблю буржуазных районов, весь этот шик нуворишей, — Гриша смело произнес резкое суждение, справедливо полагая, что его собеседница тоже не любит нуворишей, — а в Марэ чувствуешь себя естественно.

— Чепуха, это безвкусный еврейский квартал. Вы же не хотите, чтобы вас принимали за еврея. Вы — гражданин мира.

— Я также думал о 16-м аррондисмане, — промямлил Гриша, недоумевая, хочет ли он, чтобы его принимали за еврея, и как вывести разговор на Ротшильдов в этой связи.

— Это еще хуже; вульгарно.

— Где же тогда жить?

— Сен-Жермен, Гриша, только Сен-Жермен. Я всегда жила здесь.

— Давно вы расстались с Роланом? — решился Гриша на интимный вопрос. Они сидели рядом, их колени почти соприкасались.

— Ролан застрелился, — хладнокровно сказала Клавдия, — украл больше, чем положено, и вложил туда, куда не следовало. Финансировал Жискара, когда уже пришла пора финансировать Миттерана. Наделал глупостей. Я была в кухне, следила за шантильи. Знаете, есть блюда, которые никому нельзя доверить.