Учебник рисования
Шрифт:
— И тебе безразлично, какую мерзость они пишут?
— Я не могу содержание изменить. Но я могу сделать речь более грамотной — тогда содержание изменится тоже.
— Никогда, — сказал Павел, — никогда содержание не переменится.
— Я не могу отменить расписание поездов на Казанском вокзале, — сказала девушка, — и не могу запретить плевать на пол. Но я могу каждый день мыть пол на вокзале и вылизывать плевки.
Она говорила про плевки и блевотину, а он смотрел на ее длинное тело: девушка лежала перед ним не закрываясь, без стыда, подставляя себя под
— Ты, это была ты, я тебя видел в церкви.
— Когда?
— Очень давно, у Николы Обыденного, на всенощной. Да-да, это была ты, я теперь точно знаю. Я вспомнил все, я теперь даже платок твой вспомнил. Ты в платке была — совсем другая, чем тогда на выставке, где мы познакомились. Мне то твое лицо — из церкви — по-другому помнилось. Теперь все вижу ясно — ты была с Леонидом Голенищевым. Я помню, как ты на него смотрела.
— Не надо вспоминать об этом, — сказала она, — ты не должен.
— Почему?
— Я была маленькая. Это не я была. Мне тогдашней, той себя, стыдно. Знаешь, — сказала она быстро, — я могла стать хуже, чем есть. Бог, то есть религия, это было единственное, что меня тогда поддержало. Я могла плохой стать — и мне надо было начать служить.
— Я не понимаю, — сказал Павел.
— Я потому и Маркина в мужья выбрала, что он старый и ему домработница нужна была. Он в лагере похудел на двадцать килограмм, я его выхаживала. Варила бульон, терла морковку. Я служить хотела, как медсестра, как монахиня. Вокруг меня были какие-то пустые мальчики. Я хотела так уйти от всех, чтобы служить — и забыть жизнь. В госпиталь, в монастырь. И ушла к старику-диссиденту. Я должна была именно такого выбрать! — страстно сказала она, и Павла поразила сила в ее голосе. Она произносила слова с напором, истово.
— Разве не он тебя выбрал?
— Он — меня? — она посмотрела так, что понятно стало: это она всегда выбирает, — Я потому и крестилась, и начала в церковь ходить, потому и Маркина выбрала, чтобы уберечься от всех этих мальчишек.
— Разве нужна схима, чтобы беречь себя? — спросил он.
— Ты думаешь, легко быть красивой? Впрочем, что же я спрашиваю? Ты должен знать лучше других — ты создаешь красоту каждый день. Обними меня, — сказала девушка, — я не помню своей жизни. Помню тебя на той давней выставке. Больше ничего не было.
И опять прятали друг в друга свои лица, и опять Павел почувствовал, что эта женщина рождена для него, просто ее долго скрывали. Ее отдавали замуж за других мужчин, укладывали в чужие постели — ее, которая всегда принадлежала ему. И каждым объятием он словно выправлял то, что время сделало неправильно, он вправлял сустав у времени, — и однажды он спросил у Юлии Мерцаловой:
— Как ты понимала, что делаешь неправильно?
— Я сразу вижу ошибку.
— Что ты называешь ошибками, скажи?
— Несоответствия, так точнее. В словах, в вещах и в людях тоже. Смотрю на человека — и вижу, что в нем неправильно. Вот простой пример. Лиза Травкина — жена Павла Рихтера. Разве это сочетается?
— Неужели, — спросил Павел, — ты сразу увидела?
— Издалека, — сказала девушка, — Но как же я завидовала Лизе. Завидовала ее сонной добродетели — без соблазнов, без ошибок. Она сама — недоразумение, но ошибок в жизни не делала. Как я мечтала прожить жизнь некрасивой сероглазой девушки, у которой нет кавалеров.
— Когда я познакомился с Лизой, у нее был кавалер, — сказал Павел, которому сделалось обидно за Лизу, — за ней ухаживал нелепый мальчик, оформитель. Тогда я не знал, что такое ревность, — добавил Павел, — мне казалось, я ревную к Вале Курицыну.
— Валя Курицын! — и Юлия Мерцалова рассмеялась, — низенький, вертлявый Валя Курицын. Ты выбрал себе соперника.
— Знаешь его?
Она засмеялась презрительно, и Павел не стал более спрашивать: понятно было, что пустой Курицын, ничтожество Курицын — не ровня этой стремительной девушке. Но другие, другие? И, глядя на каждого мужчину, он думал: да, и этот мог быть ее любовником, и тот тоже. Нет, скорее всего, не этот, но вдруг — вон тот?
Теперь ему хотелось знать о ней все, хотелось всегда говорить о ней. Не удержавшись, Павел рассказал о стриженой девушке своей жене, Лизе. Мы видели ее несколько раз: на выставках и в гостях, сказал Павел. Ты ее не запомнила? Высокая стриженая девушка, Юлия Мерцалова, она замужем за диссидентом Маркиным. Он старик, а она наша ровесница. Очень красивая и совсем необычная.
— Юлечка Ляхер! Вспомнила! — закричала Лиза. Лиза не умела говорить тихо. — Вот она кто! Юлечка Ляхер из параллельного класса! Конечно, я помню ее, она моя подруга была, только потом куда-то пропала. Вот она кто, оказывается! Самая красивая девочка, за ней мальчики бегали!
— Лиза вспомнила тебя. Она сказала, что у тебя совсем другая фамилия, — сказал Павел ночью стриженой девушке, — твоя фамилия Ляхер, а вовсе не Мерцалова, верно?
— Ты, оказывается, из тех мужчин, что советуются с женами. Совсем не ожидала. Как не похоже на тебя. Зато очень похоже на Лизу: запомнить и разложить по полочкам. Лиза вспомнила меня, как мило. Что же еще рассказала заботливая Лиза? Наверное, она рассказывала, пока вязала тебе шарф? Или гладила пижаму? Я угадала?
— Нет, — сказал Павел, — она рассказала это, провожая меня: я уходил, чтобы провести ночь с тобой.
— И Лиза не жаловалась, не ломала рук. Лиза умеет ждать. Жена досталась добродетельная. Не то, что любовница. Виновата, утаила грех. Да, у меня был еще один муж, я забыла рассказать.
— Забыла рассказать о муже? Забыла про человека, с которым жила?
— Представь себе. Был муж, но все равно, что и не было, — если встречу, не узнаю его. Некий Алеша Мерцалов. Я оставила себе его фамилию. Вот и все.
— Кто он? — спросил Павел.
— Давно эмигрировал. В Париж? Не знаю куда. Что с ним — не знаю. Сразу после него я встретила Леонида. Давняя, забытая история.