Учебник рисования
Шрифт:
— Сделайте, как я сказал.
— Никогда не могу вам отказать. Всегда делаю все, что вы хотите. Заметили, какая я послушная?
— Вы преувеличиваете.
— Стоит вам сказать, что приедете, я сижу у окна и жду, как школьница.
— Неужели?
— Вы даже не заметили, какой равнодушный. Я послушная и преданная. Знаете, ведь я вам ни разу не изменила.
— Позвольте, а Луговой?
— Муж не в счет. Я имела в виду романы. Я решила, что всегда буду вам верна, Семен.
— Спасибо, — сказал Струев, не зная, что сказать.
— Вы подниметесь ко мне?
— Вряд ли. Хочу спать.
— Мы хорошо умеем это делать вместе.
— Хочу
— Вы нашли другую! Признавайтесь, кто она? Лавандочка Балабос? Не одобряю ваш выбор. Лаванда — хитрое, жестокое существо.
— Я думал, вы подруги.
— Ах, Семен, женские отношения запутаны. Что такое — подруга? Я предана только вам. Грустно, что вы изменили мне с Лавандой.
— Вы не правы, Алина.
— Всех обманываете. Не мне одной морочите голову. Есть еще женщина, которая ждет и томится. Помните старуху Марианну?
— Передайте, я обязательно приду.
— Ах, вот как. К ней, значит, придете? Готовы променять меня даже на старуху. Знаете, что она сказала? Уставилась змеиными глазами и говорит: вы думаете, Алина, он ходил к вам? Нет, он ходил ко мне и придет еще. Это правда? У вас действительно есть общие планы? Скажите, что нет.
— Думаю, есть, — сказал Струев.
— Очередной поклонник старой ведьмы?
— Получается, что так.
— Она еще хуже, чем Лаванда Балабос. Она причинила зло многим и еще сделает много зла. Я суеверна, Семен.
— Вы светская женщина, Алина. Что с вами?
— Берегите себя, Семен. Скажите, что я могу сделать для вас? Я на все готова.
— Пусть принесут рюмку водки.
Двумя днями позже Инночке приснился сон. Ей снилось, что они с Семеном Струевым пришли в цирк. Струев приснился ей не сутулым и злым, каким он бывал чаще всего, но высоким и стройным, с развернутыми плечами, то есть таким, каким она его видела и каким он и был на самом деле. Они сидят в первых рядах и смотрят, как на арене устанавливают спортивные снаряды: готовится выступление акробатов. Вдруг в зале поднимается вихрь, все приходит в смятение, спортивные снаряды оживают. Ядра летают над залом, скачут гимнастические кони, свистят, обвиваясь вокруг людей, канаты. Зрители кричат, пригибают головы. Закричала и Инночка. Криком она разбудила Струева.
— Успокойся, — сказал ей Струев, — я с тобой.
— Ты не справишься. Тебя собьет этим ядром.
— Не собьет, — сказал Струев, — чепуха.
— Их много, они страшные.
— Что-нибудь придумаю. Перестань бояться. Я рядом.
— Ты не всегда рядом, — сказала Инночка.
Струеву не хотелось врать и говорить, что он будет рядом всегда. Но надо было успокоить Инночку, и он сказал то, что она хотела услышать. И оттого, что он так сказал, а она сразу поверила и успокоилась, Струев почувствовал себя пленником собственных слов. Ну ничего, подумал он, если ей от этого легче, пусть.
— Я люблю тебя, — сказал Струев. Он не собирался никого любить, Инночку не собирался любить тоже. Как обычно, когда требовалось разрешить проблему, он выбрал действенное решение, вот и все. Ей одиноко и страшно, значит, нужно ее полюбить. Что делать, придется.
Инночка лежала рядом, засыпая. Сквозь подступающий сон она думала: он не спросил, что случилось. Я не успела рассказать сон. Он не знает, откуда придет удар. Надо его предупредить. Она поправила спальный мешок, закрывая плечи, и уснула, согретая спальным мешком Струева.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
23
Существуют
Известны случаи, когда мастер заканчивал набросок ученика (как, например, Рембрандт — неоконченные ландшафты Сегерса) или, напротив, когда великий ученик довершал недоделанное мастером (так Тициан заканчивал «Сельский концерт» Джорджоне).
Подобную возможность — то есть исправить или вовсе покрыть другой живописью законченный холст — появилась только с изобретением масляной живописи; ранее такой возможности не существовало. Иконописец не только не мог писать поверх чужой иконы, но даже не способен был изменить что-либо в своей собственной. Художник, исполняющий фреску, должен был бы сколоть штукатурку и заново грунтовать стену — захоти он писать иной вариант. Подобной возможности лишен скульптор, рубящий из мрамора — каждый удар по камню лишает его возможности пересмотреть решение; эта возможность отсутствует у художника, кладущего мозаику, режущего деревянную гравюру, льющего бронзу.
Масляная живопись, таким образом, предстает как наибольший соблазн для изменений и искажений. Это абсолютно автономная вещь, предмет, независимый от окружения, — в отличие от иконы, скульптуры, фрески, живопись может существовать, где угодно. Именно свобода делает масляную живопись наиболее уязвимой: картина может оказаться в руках человека, который захочет ее исправить, улучшить или уничтожить. Масляная живопись уязвима так же, как слова, которые, будучи раз произнесены, могут быть с легкостью взяты назад.
Ничто так не провоцирует на изменения или даже на создание новой работы, как чужая, не слишком законченная живопись. Опытному живописцу достаточно тронуть кистью в двух-трех местах, чтобы оживить поверхность, опытный живописец может оценить в чужой картине возможности, скрытые от самого автора, и он-то хорошо будет знать, как заставить заиграть цвет, как сделать из чужой картины — шедевр, но шедевр свой. Случалось, что иные художники заблуждались на свой счет и недооценивали то, что, по их мнению, может стать основой для их собственной живописи.