Учебник рисования
Шрифт:
— Почему за Костю не вышла? Так ведь за всех сразу не выйдешь. Что я прошмандовка какая?
Павел не нашелся что сказать. Он помнил, что Фидия обвиняли в воровстве, но связать это с правлением Перикла, кажется, вполне успешным правлением, у него не получилось. К тому же совсем некстати приходили вовсе иные мысли. Он глядел на Лизу и думал, как же неестественно она держится. Зачем она старается показаться умнее, чем есть, думал он. А вышла бы за футболиста, так сейчас бы голы и подачи обсуждала, и так же увлеченно.
— Мне Костя шарфик бязевый подарил — так я не взяла. Как же от чужого мужчины подарки брать? Не годится это, от людей
— Нефть для них важнее искусства, а власть важнее нефти.
— А вот ты мне шарфик и не подарил. А я так хотела, так хотела.
— Идея русского либерализма нуждается в более внятном артикулировании, — заметил во вчерашней беседе Кузин.
— Преодолеть косность сознания, — так говорила вчера Роза Кранц, качая красной ногой, — научитъ людей видеть, научить понимать!
— Каждый из нас делает свое дело, — говорил Басманов значительно, — Борис Кириллович артикулирует идеи, а мы, тугодумы, трубу тянем.
— Отрадно, что наши цели совпадают, — поддержал Клауке, который хотел купить дачу на Майорке, но бороться за демократию тоже хотел.
— Костя пить стал. Так жену и не нашел, наверно, поэтому. А может, наследственное.
— Второй авангард самим фактом существования подтверждает: вектор развития, указанный первым авангардом, выбран верно!
— Позвольте, а куда вектор показывает?
— Какая грязная авантюра, — подал голос Рихтер, — какая банальная демагогия! Вы предатели! Все предатели!
Он встал с кресла и сделал несколько неверных шагов по комнате, грозя Татарникову пальцем.
— Интеллигенция, — сказал Соломон Моисеевич, — несет в себе проект свободного развития общества, высокого досуга. Все, что вы говорите здесь, вздор. Этот день забудется, сотрется в памяти. Вы можете сколько угодно предавать меня! Да! Как предала меня Елена Михайловна! Пусть!
— Что ж ты все время о себе да о себе, — оборвала Рихтера Татьяна Ивановна, — пуп земли нашелся. Не твоя она жена, чтобы тебя предавать. Совсем обалдел.
— Я считал ее членом своей семьи, надеялся на нее.
— Что ж ей теперь делать? — Татьяна Ивановна не любила невестку, но эгоизм мужа не любила еще больше. — Прикажешь выносить за тобой горшки? А ты, старый скандалист, что дашь ей взамен? Микеланджело своего с Марксом?
— Да, — ответил Рихтер.
— Хватит ерунду молоть. Иди на кухню, творожок покушай и спать ложись.
— Ничего мне не надо. Я хочу остаться один. Один, слышишь! Никто не заботится, не понимает, не слышит. Будет лучше, если уйду из дома, как Толстой.
— Иди, кто тебя держит?
— Уйду. Уйду.
— Помилуйте, Соломон, куда же вы уйдете?
— Какая разница. Вам не понять, Сергей, что такое — жить в пустоте. У вас дочка и любящая жена, домашние ценят вас. Насколько я понимаю, кавказский родственник, Тофик Мухаммедович, поддерживает вас. Вам можно позавидовать. А я так одинок.
Соломон Моисеевич стоял посреди комнаты, задрав подбородок вверх, и смотрел в потолок. Домочадцы собрались вокруг него и уговаривали поужинать и лечь спать. Соломон Моисеевич не отвечал на уговоры, скорбная линия рта и полуприкрытые веки показывали, что ему тяжело.
И, как это теперь часто происходило с ним, Павел испытал обиду за деда. Он видел его чужими глазами, вздорного, капризного, жалкого, и понимал, что именно таким останется дед в памяти этих людей. Облик деда был стыдным, и Павлу обидно было, что любой незначительный человек смотрится мужественнее, чем его
— Скажи, дедушка, — спросил Павел, — а проект истории существует отдельно от нее, как замысел от картины? Он просто спит в истории, да? Придет пора — и он проснется? Но ведь замысла без картины — нет.
— Мне пора спать, — сказал Соломон Моисеевич слабым голосом. — Пашенька, попроси у бабушки раствор ромашки, у меня плохо работает желудок. И спроси, может быть, мне надо поесть чернослива? Ты должен запомнить, — но что именно, Рихтер не сказал.
Шаркая ногами, Соломон Моисеевич пошел укладываться, Лиза и Татарников провели его до постели.
12
В колористическом решении картины один из цветов обязан стать главным, то есть сделаться главным героем произведения. И эмоционально, и символически такой цвет отождествляется с содержанием картины; более того — он это содержание воплощает. Так, главным героем «Расстрела 3 мая» Гойи является лимонно-белый цвет рубахи казнимого, главным героем «Пасмурного дня» Брейгеля свинцово-синий цвет небес, а в «Петре и Павле» Эль Греко — цвета одежды апостолов, желтый и красный соответственно. Этот главный цвет появляется на холсте для того, чтобы сделаться иррациональным, чувственным воплощением сюжета, композиции и рисунка.
Существует два метода разработки цветовой гаммы: от подобий к контрастам и наоборот — от контрастов к подобиям. Известно, что у всякого цвета есть антагонист, то есть цвет, противостоящий ему по всем параметрам, а есть и родственник, то есть цвет, совпадающий по многим характеристикам. Например, у холодного светло-красного кармина противником является жаркий темно-зеленый кобальт, а родственными цветами можно считать розовую мадженту, пурпурный кадмий и так далее.
Подлинные художники различают понятие «цвета» и понятие «краски». Краска имеет оттенок и цвет, но «цветом» в том символическом значении, которое потребно для живописи, не является. Краской можно покрыть стены, одежды и щеки; иные покрывают краской и холсты, но цветом такая краска не становится. Практика так называемой художественной деятельности знает много покрашеных поверхностей; к работе с цветом они отношения не имеют никакого. Цвет — это то, что конденсирует в себе усилия и страсти художника и получает название по имени краски, его составляющей, — синий или красный. Но красный цвет и красная краска — не одно и то же. Цветом краска станет, когда станет символом.