Учебник выживания для неприспособленных
Шрифт:
И он ударил свою кобылу.
Хуже того, он ее избил.
И вдруг откуда ни возьмись явился этот полубезумный немец из элегантного отеля, где подают булочки в серебряных корзинках и можно позвонить, чтобы девушка принесла тебе кофе в постель.
И он омочил своими слезами бурую шерсть кобылы.
А потом во все это вмешалась Философия, пометив черным камнем этот день и это место, оплакивая судьбу Фридриха Ницше и потерю, которой стало его погружение в безумие, ни разу не задавшись вопросом, что сталось со старым фермером и его кобылой, как они пережили
Как будто это вообще пара пустяков.
Белый нутром чуял, что эта история похожа на его собственную, что она иллюстрирует действительность со всеми ее составляющими: хаос, энтропия, неуправляемое, неожиданное, случайное всегда, как ни крути, возьмут верх над рассудком.
Он родился с желанием войти в мир людей — и был волком.
Он всегда хотел быть любимым — и его бросила мать.
Он организовал преступление века — и был вынужден пойти на поводу у безумия брата.
Он был вожаком стаи — и лишился своей власти.
А потом, как будто чтобы окончательно спутать жалкие карты его рассудка, его угораздило влюбиться.
Ницше не предусмотрел одну кобылу, он же имел дело с целым табуном.
Серый остановил машину перед убогим отелем «Формула-1» самой дешевой сети компании «Аккор». Машина Бланш Кастильской была припаркована чуть дальше, на стоянке. Черный повернулся к Белому, словно спрашивал мнения брата. «В конечном счете, — подумал Белый, — власть сделала его разумнее».
— Надо еще немного подождать. Дождаться подходящего момента, — сказал Белый.
— Больше никаких катастроф… — согласился Черный.
— Да, больше никаких катастроф.
Серый, утомленный долгими часами за рулем, уснул.
Что до Марианны, она уже несколько часов как погрузилась в сон, такой глубокий, будто могла и вовсе не проснуться. Казалось, от скуки долгого пути ее змеиные гены вспомнили, как впадать в спячку.
Бланш и Жан-Жан несколько раз сменяли друг друга на водительском месте.
Они давно сбились со счета, сколько часов маленькая машина катила по автострадам, темным и прямым, как взлетно-посадочные полосы. Сопровождаемые стадами огромных грузовиков, они выехали из Германии через польскую границу и пересекли Польшу за один день, останавливаясь, только чтобы заправиться и купить безвкусных сандвичей, которые ели в машине.
К концу дня местность стала ровнее, они въехали в Литву, вокруг раскинулись казавшиеся бесконечными поля. Они остановились на несколько часов в мотеле для дальнобойщиков, поспали в пахнущих бензином постелях и, едва занялся рассвет, снова отправились в путь.
Несколько часов они провели в Латвии, где почти соленый дождь падал на дорогу крупными липкими каплями. Наконец, когда чахлое солнце пыталось пробиться сквозь тучи, они въехали на территорию России. Островки грязного снега, оставшиеся от зимы, цеплялись за жизнь в неглубоких канавах по обочинам шоссе, а воздух, вдруг ставший холоднее, наполнился запахами капусты и рассола.
Они ехали все дальше и дальше.
Кончился
Пейзаж вокруг менялся, он стал мокрым и каким-то ноздреватым: речки вытекали из отверстий, пробитых за века в скальной породе слабенькими, но упорными водами, текли, извиваясь, по хвойным лесам и терялись в их сумраке под темно-бурой землей. Были и озера, последней темной синевы перед черным, причудливых очертаний вроде формирующегося эмбриона, эти озера уходили глубоко в землю, и Жан-Жану казалось, что оттуда, из недр мира, на них смотрят нездешние создания.
И вот, в конце узкой, растрескавшейся от мороза дороги, они оказались перед постройкой из бетона и дерева.
— Это здесь? — спросил Жан-Жан.
— Да, — просияла Бланш. — Это здесь!
Марианна стояла одна на обочине безымянного шоссе, которое змеилось и петляло среди темно-зеленой с бурым отливом хвои. Ей было холодно, вокруг ни души, и она ненавидела то, что с ней происходило.
Марианна никогда не любила путешествий, этих затратных и бесполезных дней, проведенных в неуютных краях, полных бедности и дикости. Марианна всегда была домоседкой, и, когда по дурацким правилам компании ей полагалось брать отпуск, она все равно сидела дома и перечитывала досье.
Стоя на обочине шоссе, Марианна вспоминала последние часы и сжимала кулаки при мысли о том, сколько работы могла перелопатить за этот отрезок времени, но нет, были эти долгие часы в машине, волки, из которых слова не вытянешь, унылый пейзаж, словно нарисованный черным фломастером рукой безработного, и, наконец, поломка.
Сначала в моторе «Пежо-505» что-то заскрипело. Серый сказал, что ничего страшного. Но потом скрип перешел в протяжный свист, напоминающий рев верблюда в агонии. И вот, после нескольких сухих щелчков и пары содроганий, мотор заглох, в салоне стало нечем дышать от запаха горелого пластика.
— Черт! — выругался Серый.
— Что это? — спросил Черный.
— Приводной ремень полетел, — определил Белый, похоже, лучше всех разбиравшийся в скрипах-свистах, щелчках и содроганиях.
Вместе с Марианной, которая чувствовала, как в ней закипают гнев и разочарование, они вышли из машины и осмотрели мотор, откуда валил густой серый дым.
— Пипец, — сказал Черный. — Пипец, ПИПЕЦ, ПИПЕЦ, ПИПЕЦ, ПИПЕЦ!!! — повторял он как заведенный, сопровождая каждое слово ударом кулака по кузову.
— Мы что-нибудь придумаем, вот увидишь, мы всегда выходили из положения! — попытался успокоить его Серый.
— МЫ В ЛИТВЕ, ТВОЮ МАТЬ, В ЛИТВЕ! В ЛИТВЕ НИЧЕГО НЕТ, ВСЕ ПРОПАЛО, НАМ ПИПЕЦ, ПИПЕЦ, ПИПЕЦ!!! — орал Черный.
— Вообще-то ничего не пропало… Мы просто задерживаемся… Я думаю, можно голосовать, мы вроде на национальном шоссе, здесь должно быть движение. И потом, мы в России, а не в Литве, — ласково объяснил ему Белый.
— ГОЛОСОВАТЬ? ГОЛОСОВАТЬ? ГОЛОСОВАТЬ? И ТЫ ДУМАЕШЬ, ЛИТОВЦЫ ОСТАНОВЯТСЯ РАДИ БАНДЫ ВОЛКОВ С ПОЛОМКОЙ?