Учебник выживания для неприспособленных
Шрифт:
— Ты не жалеешь о своей прежней жизни?
— В моей прежней жизни не было ничего хорошего.
— Правда, ни сожалений, ни тревог?
— Нет. Ничего подобного.
— Это было так ужасно?
— Нет, не ужасно… Это… — Жан-Жан задумался. — Это было, как надевать каждый день брюки и жилет в клетку. Работаешь, встречаешься с людьми, живешь своей жизнью, но чувствуешь, что с тобой что-то не так. А потом однажды вдруг понимаешь, что просто-напросто не любишь клетку, берешь и переодеваешься.
— Выглядит очень просто, — протянула Бланш.
—
И он тоже поцеловал ее.
Потом незаметно на лес опустилась ночь. Светлая, потому что полярный круг был недалеко, и уже наступила весна.
В какой-то момент Белому показалось, что все пропало.
Из-за поломки «пежо» они потеряли драгоценное время, и машина девки из «Синержи и Проэкшен», которую они так старались не терять из вида три дня, как в воду канула.
Потерять их было катастрофой, он знал, что Марианна этого не поймет, но она не понимала и сложного переплетения побуждений, обуревавших разум Черного, и шаткого равновесия, еще связывавшего Серого со стаей, и того, как жизненно важна была эта стая для него, Белого. Потерять их значило, что огонь, сжигавший душу Черного после смерти их матери, никогда не погаснет и что языки его пламени пожрут всю действительность, включая их самих, в самый короткий срок.
Белый, почти опротивев себе, чувствовал, как проникает в него отчаяние с неотвратимостью опухоли, уверенность, что это конец всему, укоренилась в нем и так разрослась, что он готов был заплакать. Потом, когда маленькая машинка, угнанная у русской семьи, еле тащилась посреди нескончаемого колючего леса, раскинувшегося, казалось, на многие тысячи километров, и Белый чувствовал, как, подобно раскаленной магме вулкана, закипает нервозность Черного, севшего за руль, Серый вдруг крикнул:
— Стоп!
Черный ударил по тормозам, Серый велел ему выключить мотор, и гнетущая тишина накрыла эту часть мира.
Серый вышел, полузакрыв глаза, окутанный туманом, ставшим в сумерках цвета индиго. Черный последовал за ним с видимым недоверием, но вдруг Белый увидел, как на лице брата проступила улыбка.
— Выходи! — скомандовал ему Черный.
Белый повиновался и тоже вышел из машины.
Было хорошо размять ноги и почувствовать, как ласкает лицо прохладный воздух сумерек. За дорогой из густого мрака леса слышались тысячи негромких звуков ночной жизни: бегали мелкие грызуны по подстилке из сухих листьев, садилась на ветку хищная птица, полз жук-навозник в поисках материала для лепки.
Белый закрыл глаза: Боже, до чего ему стало хорошо. Что-то в этом лесу говорило в точности на одном языке с его волчьими генами, и это было восхитительно.
И тогда среди запаха ферментации, который витал, невидимый, вокруг них, Белый почувствовал еще что-то: словно фальшивую нотку в концерте симфонического оркестра, легкую обонятельную шероховатость, что-то чуть тошнотворное по контрасту с окружающим его пиршеством для носа. Он понял, что почуяли Серый и Черный: они почуяли их,
До них было далеко, несколько километров, но они были здесь.
Без малейшего сомнения.
Он пошел будить Марианну, которая спала, свернувшись клубочком, на заднем сиденье.
— Мы нашли их, идем.
Марианна застонала, надулась, но из машины вышла.
— Холодно!
— Пройдемся пешком. Тебе пойдет на пользу.
Бросив машину на обочине, они пошли напрямик через лес.
Сырая земля под их ногами была мягкой, как живот старухи. Марианна, ничего не видевшая в этой темноте, то и дело цеплялась ногами за колючие побеги и сухие сучья, спотыкалась и бранилась.
— Дай мне руку, — сказал Белый.
Они шли больше часа. Марианна поначалу сетовала вслух на холод, на неудобные туфли, на нелепость ситуации. Белый слышал, как она бормочет упреки, предупреждения и просто ругательства, но никак не реагировал, только держал ее за руку, и она в конце концов замолчала.
Они шли еще долго, и Белый почти удивлялся, понимая, лес, ночь и погоня за дичью, след которой они чуяли, — все это ему очень нравится.
Он надеялся, что это не в последний раз.
Он обещал себе, что это не в последний раз.
Наконец, когда эта странная северная ночь подходила к концу, став из темно-синей светло-серой, а запах, на который они шли, ощущался теперь четко, как удар сабли, они вышли из леса на опушку широкой поляны.
Перед ними, меньше чем в сотне метров, полуразвалившийся дом как будто ждал их.
Они были у цели.
Марианну окончательно достала вся эта катавасия. Она раз за разом повторяла это Белому, пока он тащил ее за руку сквозь ледяной и вонючий лес, но добилась только того, что у нее заболело горло, а Белый все равно не отвечал, так что она, в конце концов, замолчала и только переставляла ноги.
Они шли несколько часов, и она начала уставать. Усталость имела свои преимущества: она меньше думала, а чем меньше думала, тем меньше злилась. Усталость свела ее к простейшему выражению своего «я»: она была просто организмом, действующим, чтобы поддержать свою структуру.
— Мне очень холодно, — услышала она себя в какой-то момент.
Белый остановился, потрогал ее шею, руки.
— Ты закоченела.
Он отдал ей свой свитер и куртку. В темноте его шерсть выглядела почти блестящей.
Это была их единственная остановка. Потом они еще долго шли, пропустив вперед Серого и Черного, она слышала их осторожные шаги, но не видела их.
И наконец они вышли на поляну.
И она увидела дом.
Черный не стал выходить из-за деревьев, он держался в тени, скрытый сумраком леса. За его спиной Серый и Белый размышляли.
— Пойдем. Их двое, нас трое. У нас оружие, и мы сильнее.
— Да, — сказал Белый.
— Да, — сказал Серый.
Жан-Жан проснулся и увидел склонившуюся над ним огромную волчью морду, покрытую белой шерстью.