Учение о бытии
Шрифт:
Что касается материи, как количества, то в числе семи предложений, сохранившихся из первой диссертации Лейбница (стр. 1, ч. I его сочинений), есть одно, гласящее: Non omnino improbabile est materiam et quantitatem esse realiter idem (не совсем невероятно, что материя и количество в действительности одно и то же). В самом деле эти понятия различаются лишь в том, что количество есть чистое определение мысли, а материя это же определение во внешнем существовании. И «я» присуще определение чистого количества, поскольку «я» есть абсолютное становление другого, бесконечное удаление или всестороннее отталкивание ради отрицательной свободы бытия для себя, остающееся однако совершенно простою непрерывностью — непрерывностью всеобщности или бытия при себе, которое не прерывается бесконечно многообразными границами, содержанием ощущений, воззрениями и т. п. Что касается до тех, которые восстают против понимания
Примечание 2-е. Свойство количества — быть этим простым единством дискретности и непрерывности — приводит к спору или антиномии бесконечной делимости пространства, времени, материи и т. д.
Эта антиномия состоит лишь в том, что дискретность должна быть признаваема так же, как непрерывность. Одностороннее предположение дис{116}кретности приводит к достижению бесконечного или абсолютного разделения на части, стало быть, к неделимому, как к первоначалу; напротив, одностороннее предположение непрерывности — к бесконечной делимости.
Кантова Критика чистого разума установляет, как известно, четыре (космологических) антиномии, из которых вторая имеет дело с противоположностью, охватывающею моменты количества.
Эти кантовы антиномии останутся навсегда важною частью критической философии; именно они главным образом привели к ниспровержению предшествовавшей метафизики и могут считаться главным переходом к новой философии, так как на них по преимуществу основывается убеждение в ничтожестве категорий конечности со стороны содержания, что представляет собою более правильный путь, чем формальный путь субъективного идеализма, согласно которому их недостаточность состоит лишь в их субъективности, а не в том, что они суть в них самих. Но при своей большой заслуге, изложение Канта весьма несовершенно; оно отчасти само внутри себя стеснено и запутано, отчасти превратно по результату, основанному на предположении того, что познание не обладает никакими иными формами мысли кроме конечных категорий. В обоих этих отношениях сказанные антиномии заслуживают тщательной критики, которая ближе осветила бы их основоначало и метод, а также освободила бы главный вопрос, о котором идет речь, от той бесполезной формы, в какую он втиснут.
Прежде всего я замечу, что Кант хотел придать видимость полноты своим четырем космологическим антиномиям посредством принципа разделения, заимствованного им от его схемы категорий. Но более глубокий взгляд на противоречивую или, правильнее, на диалектическую природу разума обнаруживает, что вообще каждое понятие есть единство противоположных моментов, которым можно, следовательно, придать форму взаимно противоречивых положений. Становление, существование и т. д. и каждое иное понятие могло бы представить собою свою особую антиномию, и таким образом получилось бы столько же антиномий, сколько есть понятий. Древний скептицизм не уклонялся от труда указывать противоречие или антиномию во всех понятиях, которые он находил в науке.
Далее Кант понимал антиномии, как принадлежности не самых понятий, а ставшей уже конкретною формы космологических определений. Дабы получить антиномии чистыми и рассматривать их в их простом понятии, мыслимые определения должны быть взяты не в их применении к представлению мира, пространства, времени, материи и т. д. и в смешении с этим представлением, но без такого конкретного содержания, которое не имеет никакой силы и значения, и рассмотрены чисто для себя, так как исключительно в самих сказанных определениях заключаются сущность и основание антиномий.
Кант понимает антиномии так, что «они суть не искусственные софистические ухищрения, но противоречия, на которые разум должен необходимо наталкиваться» (по выражению Канта) — взгляд, представляющий собою {117}важность. «Естественною видимостью антиномий разум, если он усматривает ее основание, хотя не обессиливает, но все же продолжает вводиться в заблуждение». И именно критическое их разрешение при помощи так названной трансцендентальной идеальности воспринимаемого мира дает лишь тот результат, что это противоречие становятся чем-то субъективным, причем оно конечно остается такою же видимостью, т. е. неразрешенным. Его истинное разрешение может состоять лишь в том, что оба его определения, поскольку они противоположны и вместе с тем необходимо присущи одному и тому же понятию,
При ближайшем рассмотрении кантовы антиномии не содержат в себе ничего, кроме совершенно категорического утверждения одного из каждых двух противоположных моментов определения изолированно от другого. Но при этом такое простое категорическое или, правильнее, ассерторическое утверждение облечено в превратную, искаженную оболочку рассуждения; вследствие чего получается видимость доказательства, и простой ассерторический характер утверждения должен оказаться прикрытым и незаметным, как это и обнаружится при ближайшем рассмотрении.
Относящаяся сюда антиномия касается так названной бесконечной делимости материи и основывается на противоположении моментов непрерывности и дискретности, содержащихся в понятии количества.
Ее тезис по изложению Канта гласит так:
Каждая сложная субстанция в мире состоит из простых частей, и нигде не существует ничего кроме простого или составленного из него.
Здесь простому атому противополагается составленное из него, что является очень отсталым определением сравнительно с непрерывностью. Субстрат, который дан этим отвлеченностям, именно субстанции в мире, означает не что иное, как вещь, как она воспринимается чувственно и собственно для антиномии не имеет никакого значения; здесь точно так же могло бы быть взято и пространство или время. Поскольку тезис гласит лишь о составе вместо непрерывности, он есть собственно тем самым аналитическое или тожественное суждение. Что сложное есть само по себе и для себя не одно, но лишь внешним образом сочетанное, и что оно состоит из другого, является его непосредственным определением. Но другое относительно сложного есть простое. Поэтому является тожесловием сказать, что сложное состоит из простого. Если только спрашивается, из чего состоит нечто, то требуется указание некоторого другого, сочетание коего образует это нечто. Если сказать, что чернило состоит из чернила, то смысл вопроса о составе из другого искажается, он не получает ответа и только повторяется. Дальнейший вопрос заключается в том, должно ли состоять или нет то, о чем идет речь, из какого-либо нечто. Но сложное есть конечно то, что должно быть сочетанным и состоящим из другого. Если то {118}простое, которое есть другое относительно сложного, понимается, лишь как относительно простое, которое само по себе снова состоит из чего-либо, то вопрос остается таким же, каков он был. Представлению, правда, предносится лишь то или иное сложное, относительно которого то или иное нечто есть его простое, хотя бы оно само для себя было и сложным. Но здесь идет речь о сложном, как таковом.
Что касается кантова доказательства тезиса, то оно, как все кантовы возражения против противоречивых положений, представляет собою апагогический обход, который оказывается совершенно излишним.
«Предположим (начинает он), что сложные субстанции состоят не из простых частей; в таком случае, если всякая сложность мысленно снята, то не было бы никакой сложной части; а так как (по только что сделанному предположению) нет и никакой простой части, то нет и простой части, т. е. не останется ничего, следовательно не дано никакой субстанции».
Этот вывод совершенно правилен: если нет ничего кроме сложного, и если отбросить мысленно всякую сложность, то не останется ничего. С этим можно согласиться, но этот тожественный излишек мог бы быть оставлен в стороне, и доказательство могло быть прямо начато с того, что следует за сим, а именно:
«Или невозможно мысленно снять всякую сложность, или после этого снятия должно остаться нечто пребывающее без сложности, т. е. простое».
«Но в первом случае сложное опять-таки не состояло бы из субстанций (ибо при их предположении сложность есть лишь случайное отношение субстанций [20] , без которого они должны пребывать, как сами для себя сохраняющиеся сущности). Но так как это противоречит предположению, то остается возможным лишь второй случай: именно, что субстанциально сложное в мире состоит из простых частей».
20
К излишеству доказательства присоединяется здесь и излишество слов: т. к. при предположении их (т. е. субстанций) сложность есть лишь случайное отношение субстанций.