Учитель (Евангелие от Иосифа)
Шрифт:
А Восток смеет. Поэты там действительно мыслят без логики. И — только о том, что видят. Летит птица в пустом небе — они и поют: лети-и-ит птица-а-а. В пусто-о-ом неб-е-е. А когда она исчезает, поют не о том, что она исчезла, а о том, что видят пустоту-у-у.
И всё-таки — прежде, чем сказать Мао самое главное — я вынужден был произнести вопрос, на который не ответишь если логика «в зопе»:
— А зачем вам надо, чтобы марксизм победил везде?
Мао обрадовался и расширил глаза, отчего они приняли чуть ли не нормальный размер. Потом он повернулся
Оказываеця, — одназды, когда присидатель Мао был маленький мальцик в маленькой китайской деревне, он лезаєл и крепко думал. Так крепко, цто стал совсем бледный. И это заметил его папа. Тозе китайский крестьянин. И сказал сыну: вставай и говори — поцему ты бледный. Мао встал и цестно говорил, цто у него оцень крепко болит дуса за всех людей. И цто он оцень крепко хоцет всех спасти. Папа оцень испугался и приказал: лозись обратно и долго лези; мозет быть, это пройдёт. Присидатель так и сделал. Но это у него узе никогда не просло.
60. Корею жалко: хоть и далеко от бога — близко от Китая…
Поторопил нас Орлов. Телефонным звонком. Я ответил ему пространно и медленно, чтобы Ши Чжэ успел перевести мои слова своему великому вождю. Я велел Орлову задержать француженку с Мишей ещё пару минут. Не дольше.
— Вы великий вождь, товарищ Мао! И поймёте меня быстро! — сказал я и удивился, что муха вдруг снова объявилась на большой тыкве. — Первая мировая война родила марксистское государство. Вторая — марксистский лагерь. Нам теперь грозят третьей войной. После второй я отменил смертную казнь за измену родине. С января вынужден её вернуть. На какое-то время.
— Верните, конецно, — заторопился он. — Но времени понадобится мало. Третья война сразу зе похоронит Запад!
— Запад хорошо вооружён, — буркнул я.
— Запад — это бумазный тигр! — возразил он.
— Нет, ядерный, — напомнил я.
— Ядра есть и у нас с вами! — парировал он.
— У меня пока только два, — объявил я.
— Мне достатоцно одного! — кивнул он.
— Знаю, — кивнул и я.
— Дайте мне одно — и мы победим! Насе дело правое!
Я запихнул трубкой улыбку в усы и уже серьёзно напомнил себе, что эту же просьбу Мао высказал в Пекине через Микояна. Одну бомбу. Получив которую, он, мол, потребует у американцев «забыть» о Корее.
А её действительно жалко, пояснил Микоян: она хоть и далеко от бога, но близко от Китая. Если же, сказал ему Мао, американцы — в отличие от бога — откажутся «забыть» о Корее или даже «вспомнят» про Китай, я, мол, ударю по ним единственным ядром.
— Ударить одним ядром, товарищ Мао, не достаточно для победы. Даже когда дело правое. У американцев бомб куда больше.
Мао выразительно заглянул мне в глаза:
— Зато у нас больсе стойкости! И готовности зертвовать!
Я вернул ему взгляд пустым. Читать чужие мысли — разврат.
— У нас больсе людей! — уточнил Мао.
Я прищурился. Заглянул шахтёру в пах — вычитать время.
— Лицно
Когда постучали в дверь, я не откликнулся. Выбрался из кресла и медленно направился ко входу.
В Китае 600 миллионов человек.
За исключением отдельных профессоров никто в Америке не знает даже, как досчитаться до такой цифры.
Хотя экономически Мао и выгодно положить 300 миллионов китайцев, Америка не позволит ему это сделать. Капитулирует после первой же сотни.
Особенно — если поймёт, что за Мао стою я. Но прежде, чем капитулирует, уложит немало моих людей. Что мне невыгодно.
Главное поэтому, решил я, подступив к двери, убедить «пидараса» Трумена в правде. Что я не доверяю и китайцу. К которому этот молотовский эпитет подходит точнее. Ещё точнее подходит лаврентиевский — «красный тюльпан». Красный снаружи, белый внутри. Тем более, что вождь страдает малокровием.
А не доверяю я ему уже давно. Хотя бы в связи с той же Америкой.
В 45-м он вдруг надумал выучить английский язык. Вместо русского. И как только разобрался в алфавите — отстучал морзянку Рузвельту с просьбой принять его в Вашингтоне. Чтобы заручиться там американской дружбой. И помощью.
Рузвельт не ответил. Не только потому, что умер. Главная причина заключалась в том, что эту депешу отредактировали самым принципиальным образом. Редактировал же её для Рузвельта прекрасный знаток английского правописания. Его же пекинский посол. Который по совместительству работал и на Лаврентия.
Но как бы я ни сомневался в Мао, он — великий стратег. Запад, мол, можно побить только за счёт того добра, которое всюду стоит дешевле. И во время производства, и после.
За счёт того, чего у Востока больше, — людей.
Меня ругают за то, что я не жадничал. Не жалел людей в войне с немцами. Но я выиграл. А если бы — пожадничав — проиграл, то ругали бы больше. За то, что проиграл.
Правильно, война — это продолжение политики иными средствами. Но раз уж дошло до иных средств, иными и надо выигрывать. Любыми.
Главным же образом — жертвуя людьми. Ибо война — это когда люди убивают людей. Ради других людей. Неизвестно тут лишь одно — кто именно будет убит, а кто — нет.
Если бы я пожадничал, пожалел своих людей, то сейчас все выжившие жили бы под немецким сапогом. Чего они не хотели. Иначе бы и не пошли на войну.
Но выживших у меня осталось не так уж много. Гораздо меньше, чем у Мао. Пора теперь расщедриться и ему.
— Вы великий стратег, товарищ Мао! — повернулся я к нему, взявшись за дверную ручку. — И я не просто горжусь дружбой с вами, но готов поддержать её при несчастном случае обоими ядрами. Пусть они, однако, находятся пока при мне. Спешить с трансплантацией незачем. Важнее передать вам в срок финансовую помощь. И я тоже готов положить 300 миллионов. В долларах.
Последнее помышление — перед тем, как открыть дверь — было об Америке. Богатая страна. Подарила куда большую сумму Эквадору.