Учитель народа. Савонарола
Шрифт:
Венецианская галера
Выгода государства составляла высший закон для могущественного города лагун, который мало заботился о счастье отдельных лиц и даже целых семейств, когда дело шло об исполнении повелений Совета Десяти. Здесь было известно, что дочь республики ведет тихую уединенную жизнь, занимается рисованием и пробует свои силы в легких литературных произведениях по моде того времени. Но присутствие добродушной королевы на острове Кипр было стеснительно для республики во многих отношениях, тем более, что жители были искренно расположены к ней и возлагали большие надежды на её сына, чтобы со временем возвратить себе прежнюю независимость. Неожиданное нападение тунисских пиратов на дворец кипрской королевы дало Венеции желанный повод для энергичного вмешательства.
Джоржио Карнаро, брат королевы, был отправлен с небольшой флотилией на Кипр. Ему дан был строгий приказ привезти с собой сестру; он должен был отвечать головой за точное исполнение возложенного на него поручения.
Брат Катарины сообщил ей при свидании о цели своего приезда и, доказывая бесплодность сопротивления, старался по возможности успокоить и утешить ее. Катарина была убеждена, что ее оклеветали приставленные в ней шпионы и считала необходимым оправдать свое поведение перед Советом Десяти.
Джоржио Карнаро заметил, что действительно бывшая неотлучно при ней горбатая старуха известила Совет Десяти о молодом человеке, который явился в Кипр в одежде греческого матроса, познакомился с королевой и защищал ее от морских разбойников.
Между тем этот факт сам по себе не имел никакого значения для Совета Десяти, который не имел ни малейшего желания вмешиваться в любовные дела королевы, пока не было доказано, что её поклонник имеет честолюбивые планы относительно господства над островом. В данный момент удаление королевы с Кипра не имело другой причины, кроме желания республики окончательно овладеть островом и распоряжаться им по своему усмотрению.
Под влиянием страха и испуга, Катарина рассказала своему брату о неожиданном появлении неаполитанского принца и его сватовстве. Она знала, что этим признанием ставит на карту свою будущность; но решилась на него в смутной надежде подействовать на фамильную гордость молодого Карнаро и привлечь его на свою сторону.
– Несчастная женщина, – воскликнул Джьоржио, – неужели ты не понимаешь, что Неаполь смотрит на тебя как на орудие для достижения политических целей! И ты еще жалуешься на Венецию!..
– Какое мне дело до того, как те или другие хотят распорядиться Кипром! Разве я добивалась когда-либо королевской короны? Венеция обрекла меня на печальную участь, между тем как с принцем Федериго я была бы счастливейшей женщиной в мире. Если он желает быть властелином этого острова, то я благословляю свою судьбу, и мое единственное желание принадлежать ему всецело, со всем, что я имею.
– Бедняжка! – заметил со вздохом Джоржио. – Как могла судьба быть настолько жестокой, чтобы сделать подобную женщину орудием холодного политического расчета! Я искренно жалею о тебе, Катарина; но должен исполнить приказание Совета Десяти и требую его именем, чтобы ты отказалась от своей любви. Разве ты желаешь гибели нашей фамилии? Тысячи венецианцев пожертвовали своей жизнью на полях сражений ради величия республики; из-за этого тысячи людей погибли в застенках среди невыразимых мук… Станут ли они щадить сердце женщины! Здесь не может быть и речи о колебаниях и сопротивлении! Необходимо слепое повиновение…
Наступили часы тяжелой внутренней борьбы для несчастной кипрской королевы: она проливала горькие слезы среди ночной тишины, но слезы не облегчали её сердца.
Несколько дней спустя она простилась с своими подданными. Жители Кипра искренно сожалели о ней, тем более, что её отъезд лишал их последней надежды на независимость. Королева отправилась в гавань Фамагусты в сопровождении своего брата, одного из членов венецианского Совета, нового наместника острова, окруженного кипрским дворянством и почетной стражей. Катарину Карнаро встретили на венецианском корабле с почестями, соответствующими её высокому сану. Но когда кончилась эта церемония и подняли паруса, она поспешно ушла в назначенную ей каюту и в порыве отчаяния бросилась на пол, мысленно прощаясь со всеми надеждами своей жизни.
Глава IV
Савонарола поступает в монастырь
Перемена правителя в наследственных монархиях далеко не имеет такого значения, как в государствах, где господствует выборное начало. Таким образом в Средние века избрание на папский престол того или другого лица в большинстве случаев вело к полнейшему перевороту всех внутренних и внешних отношений. Папская власть достигла тогда наибольшего развития своего могущества, и всякий, кто занимал, хотя бы на самый короткий срок, престол св. Петра, мог многое сделать для своей партии. Это было также время, когда пилигримов привлекали в Рим всевозможными способами, и торговля индульгенциями достигла значительных размеров. Благодаря наплыву денег все более и более усиливалась потребность в роскоши, как в материальном, так и в умственном отношении, и Рим вторично сделался средоточием высших интересов для целого мира. Тем не менее в области искусства Флоренция оспаривала пальму первенства у «вечного города»; но уже при Сиксте IV Рим
Франческо Альбескола делла Ровере, сын бедного генуэзского рыбака, поступив в орден францисканцев в Падуе, поднимался все выше и выше по ступеням церковной иерархией, наконец, благодаря влиянию могущественного кардинала Борджиа, был выбран на папский престол под именем Сикста IV.
Рим был тогда опустошаем продолжительными междоусобными войнами между Орсини и Колонна, и в то же время щедрость пап, раздававших титулы и должности своим сыновьям и родственникам, вредила церкви и истощала сокровища апостольского престола. Сикст IV, желая скрыть от народа свое незнатное происхождение, возвел в сан кардиналов своих двух племянников: Пьетро Риарио и Джулиано де Ровере и наградил их большими поместьями и доходами. Это были люди совершенно различных характеров: Риарио любил роскошь и проводил время в празднествах и пирушках, между тем как де Ровере посвятил все свое внимание искусству, особенно архитектуре. Пластика приближалась к периоду своего высшего процветания; из художников, украшавших Рим произведениями искусства при Сиксте IV, особенно важное значение имели Лука Синьорелли и Сандро Боттичеди.
Подобно тому, как некогда папа Николай V шел рука об руку с флорентийцем Козимо Медичи относительно возрождения классической литературы, так и папа Сикст IV не уступал Лоренцо Медичи в своих художественно-литературных стремлениях.
В то время, как Козимо Медичи устраивал библиотеку Сан-Марко, папа Николай V положил начало Ватиканской библиотеке; он не только поручил греческим ученым отыскивать старые рукописи, но по его инициативе сделана была попытка переводить Гомера, Аристофана и греческих трагиков. Таким образом римский двор, наравне с флорентийским, служил убежищем муз, для которых открылось новое обширное поприще с введением книгопечатания. После смерти Николая V наступила пора затишья в виду других интересов, поглотивших общее внимание, так что его преемник Каликст III из дома Борджиа, войдя в книгохранилище Ватикана воскликнул: «Вот на что потрачены напрасно сокровища церкви Божией!» После Каликста III избран был кардинал Энео Сильвио Пикколомини, который вступил на папский престол под именем Пия II. Это был любитель просвещения и один из самых плодовитых писателей своего времени; он оказывал особенное покровительство греческому ученому Иоанну Агрипулу, воспитателю Лоренцо и Джулиано Медичи, который впоследствии переселился в Милан и жил при дворе Людовика Сфорцо (il Moro). При следующем папе, занявшем престол св. Петра под именем Павла II, развитию умственной жизни грозила серьёзная опасность, потому что изучение древних поэтических произведений, а равно исследование катакомб с целью открытия надписей и предметов, относящихся к жизни старого Рима, принималось за доказательство склонности к язычеству. В Риме образовалась тогда своего рода академия, которая преследовала те же самые цели, как и флорентийское ученое общество, основанное под руководством Лоренцо Медичи, члены которого изучали греческую философию Платона и пробовали свои силы в самостоятельных поэтических произведениях. Подобные стремления считались подозрительными в Риме. Члены литературного общества приняли за правило называть себя в своих собраниях греческими и латинскими именами; но и эта невинная выдумка послужила поводом к обвинению в язычестве, после чего папа воздвиг против них упорное гонение.
При Сиксте IV изучение древнего мира получило более широкое развитие нежели когда-либо, хотя и в его время не раз поднимался вопрос о том, что увлечение классицизмом представляет опасность для церкви.
Долгое время катакомбы, бывшие некогда каменоломнями, а затем древнехристианскими кладбищами, оставались нетронутыми и их существование предано было полнейшему забвению. Первые последователи евангелия воспользовались ходами прежних каменоломен и начали ставить гробы в глубокие стенные ниши, так как не хотели сжигать своих покойников и в то же время не смели хоронить их в земле. Исследование началось с древнехристианских усыпальниц, а именно с катакомб Св. Себастиана и Каликста. Вскоре после того начались раскопки языческих могил на Via Аррiа, отчасти по инициативе папы и частью благодаря двум флорентийским путешественникам, которые случайно открыли древнюю могилу и нашли в ней разрушенный саркофаг с прекрасно сохранившимся трупом молодой девушки. На её голове была корона из множества драгоценных камней; золотистые волосы были связаны зеленой шелковой лентой. Труп не подвергся ни малейшему разложению, так что казалось будто смерть наступила за день перед тем. Суди по надписи, это была дочь римского императора. Весь Рим пришел в волнение от этой находки, потому что до сих пор католическое духовенство доказывало, что только тела святых нетленны. Папа из боязни распространения языческих идей в народе, должен был наложить запрещение на всякие раскопки и изучение древностей. Между тем любовь к классической древности из Италии перешла в другие страны Европы. Весьма знаменательным фактом можно считать пребывание знаменитого Рейхлина в Риме, который даже говорил латинскую речь перед Сикстом IV.