Учитель народа. Савонарола
Шрифт:
– Вы неудачно выбрали место и время для такого объяснения, синьор Джироламо, – сказала она; – поэтому прошу вас скорее закончить этот допрос. Я пришла сюда для молитвы и считаю не приличным продолжать начатый вами разговор.
Слова эти поразили Джироламо как удар грома.
– Если бы вы имели хотя бы малейшее понятие о том чувстве, которое я питаю к вам, – сказал он взволнованным голосом, – то не дали бы мне подобного ответа. Вряд ли когда-нибудь более чистая и теплая молитва возносилась в Богу, нежели те слова святой и непорочной любви, которые я произнес у Божьего алтаря. У меня нет ни единой нечестивой мысли и я не вижу
– Никто не может запретить вам иметь свое мнение; но я не разделяю его! – сухо заметила Ореола. – Вы можете видеть из различия наших взглядов, что наши сердца далеко не так симпатизируют друг друга, как вы предполагали до сих пор. Теперь прошу вас не прерывать более моей молитвы; я должна вернуться в церковь, чтобы очистить мою душу от невольного греха, который я совершила, слушая вас…
Она вернулась в церковь и, преклонив колена перед ближайшим алтарем, углубилась в молитву. Ее не интересовали больше душевные муки несчастного юноши, хотя за минуту перед тем она разрушила своим резким ответом все надежды его молодой жизни.
Трудно передать словами то нравственное состояние, в каком находился Саванорода. Порывы отчаяния сменялись в его сердце полным упадком духа. Но вскоре любовь пересилила это тяжелое настроение, и он почувствовал глубокое раскаяние в своем поступке. Почему он не отложил это несчастное объяснение до более удобного времени? Ему не следовало упускать из виду, что женщины строже относятся к религии, нежели мужчины! Но разумеется ссора будет непродолжительна, и вместе с прощением он услышит от неё признание во взаимной любви…
Минуты казались ему вечностью. Он вернулся в церковь и, встав у колонны на прежнем месте, терпеливо ожидал, когда Ореола окончит молитву и выйдет на паперть. Он намеревался идти за ней и вымолить у ней прощенье.
Наконец молодая девушка встала с колен и медленно направилась к выходу. Пальцы её механически перебирали четки; но мысли были заняты признанием Джироламо. Она не чувствовала никакого раскаяния, что так резко поступила со своим поклонником. Но глаза её сверкнули гневом, когда она снова увидела его у колонны. Ей неприлично было идти по улице с Джироламо, поэтому она остановилась на паперти, чтобы объясниться с ним. Сердце её усиленно билось, тем более, что она намеревалась покончить дело одним ударом. Никто из знакомых не сомневался больше в любви Савонаролы к ней; Ипполит Бентиволио уже давно сделал заявление, что убедился во всемогуществе её красоты и вполне признает её победу над молодым ученым.
Когда Савонарола подошел к ней, она первая заговорила с ним, чтобы предупредить новое объяснение.
– Вы дали мне полезный урок синьор Джироламо, – сказала она, – теперь я вижу, что молодая девушка должна быть осторожна в своем обращении с мужчинами и не выказывать им особенной благосклонности или участия. Мне не хотелось бы огорчать вас, потому что то чувство, о котором вы говорили, требует пощады. Но одно несомненно, что мужчины тщеславнее нас, женщин; если бы было иначе, то вам никогда бы не пришло в голову придать такое значение невинным проявлениям моего расположения к вам и приписать их любви!
Мертвенная бледность покрыла лицо Джироламо; ему стоило больших усилий, чтобы не упасть.
– Значит все это был только обман?.. – проговорил он глухим прерывающимся голосом.
– Вы сами виноваты, если обманулись относительно
С этими словами она сошла с церковной паперти и, свернув в соседнюю улицу, занялась разглядыванием прохожих с таким веселым и беззаботным видом, как будто с ней не случилось ничего особенного.
Савонарола с трудом добрался домой, так как он едва различал дорогу под влиянием одной давящей мысли, что он теперь сделается посмешищем людей. Он чувствовал себя таким несчастным, отверженным и одиноким, что ему даже не приходило в голову, что во всем виновата одна Ореола. Даже теперь он готов был оправдать ее и считать себя тщеславным глупцом, так как его незлобивое сердце не могло допустить мысли об обмане.
Оньибене застал его сидящим неподвижно, с глазами, устремленными в одну точку, и тотчас же догадался, что у него было неприятное объяснение с Ореолой. Поэтому Оньибене был в сильной нерешимости: сообщить ли брату свою неожиданную встречу с Ипполитом Бентиводио, который несколько минут тому назад с веселым смехом рассказал ему о неудачной любви Джироламо и добавил, что получил премилую записку от обворожительной Ореолы. Молодая девушка извещала его, что сегодня она избавлена от строгого надзора матери, и если он придет после обедни в общественный сад, то ничто не помешает их свиданию.
Сначала Джироламо отвечал упорным молчанием на все вопросы брата, и только после его настойчивых просьб настолько собрался с силами, что смог передать ему результат своего объяснения с Ореолой. Он приписывал себе всю вину и старался представить в возможно лучшем свете личность молодой девушки. Но это еще больше раздражило Оньибене, так что он сразу решился разочаровать своего брата, чтобы у него не оставалось никакого сомнения относительно коварства Ореолы.
Он пригласил, его немедленно следовать за собою, и при этом взяв с него честное слово, что он постарается сохранить хладнокровие и ни в каком случае не прибегнет к насилию относительно себя или кого либо другого.
Затем Оньибене повел своего брата в обширный сад, некогда принадлежавший дому Бентиволио, но который уже несколько лет тому назад сделался общественным достоянием и служил местом прогулки для публики. Оба брата осторожно прокрадывались вдоль аллей величественных пиний и платанов, красивых акаций и высоких лавров; Оньибене постоянно оглядывался по сторонам в надежде увидеть влюбленную пару, составлявшую цель его поисков.
Они дошли до отдаленной части сада, где был небольшой пруд, окаймленный группами деревьев я цветочными клумбами. Здесь в уединенном месте за изгородью ров и лавров Оньибене увидел на скамье молодого Бентиволио сидящего рядом с Ореолой Кантарелли.
Влюбленные вели оживленный разговор и были настолько поглощены им, что оба брата незаметно подошли на такое близкое расстояние, что могли расслышать каждое их слово.
– Я все-таки чувствую к нему некоторое сожаление, – сказала Ореола. – Он никогда не разгорячился бы до такой степени, если бы не был ослеплен страстью. Но для меня это был вопрос чести. Если бы мне не удалось довести его до прямого объяснения, то меня могли бы упрекнуть в пустом хвастовстве, а это так же невыгодно для нас, женщин, как для рыцаря, который хвалится заранее, что выполнит какой-нибудь геройский подвиг.