Удача в подарок, неприятности в комплекте
Шрифт:
Незнакомец громко икнул, виновато покосился на меня блестящими, заплывшими от непрестанных возлияний глазками и повторил чуть погромче, щедро обдав меня перегаром и жестикулируя в такт словам бутылкой:
– Я грю, Вашество, чего не спите? С девкой, пардон, барышней что ли поцапались? Так это ничего, баба она дура, сегодня прогнала, завтра приголубит, главное, спуску ей не давать, а то на шею, чисто ведьма, залезет и пока не заездит до смерти, не отпустит.
Всегда поражался глубине и точности пьяной философии. Казалось бы, такой вот Конфуций
Я потёр виски, слабо улыбнулся:
– Голова у меня болит.
Мужик опять икнул, носом шмыгнул, отчего его грузную фигуру опасно повело в сторону, и воистину барским жестом протянул мне бутыль:
– На, лечитесь, болезный, ж-жалую Вам, ик, с плеча барс-ик-кого!
Я осторожно принял щедрый дар, принюхался. В принципе, знакомство с горячительными и спиртосодержащими продуктами у меня было довольно обширное, я пробовал и тонкие ликёры, и самую настоящую бормотуху, но настоящий, без добавок и разведения водой французский коньяк пить не доводилось ни разу. Пах он, кстати, гораздо приятнее того пойла, что под видом коньяка продавали в магазинах, хотя клопами всё равно отдавал, пусть и не сильно.
– Лучше всего прямо из горлышка, - просипел радушный хозяин бутыли, - мне все эти, ик, куртуазности не шибко нравятся, я человек простой, - мужик гулко бухнул себя кулаком в грудь и едва на ногах устоял, - солдат. Кровь за Отечество проливал на полях сражений, а они все, она меня, офицера, э-э-эх, да что говорить, - мужик мотнул лохматой головой и наставительно поднял вверх корявый, поросший короткими волосками палец. – Баба она дура не потому, что баба, а потому что ду-у-ура. И слова доброго не стоит, как бы не кочевряжилась и барыню из себя не строила.
Глубокомысленное замечание, предположу, что к госпоже Абрамовой имеет самое непосредственное отношение. Я коротко кивнул и отхлебнул из бутылки, благо получил официальное освобождение от правил приличия. Коньяк пролился живительной влагой, не раздирая горло и пищевод, лишь снимая напряжение и уменьшая боль.
– Благодарю, - я протянул бутылку владельцу, коротко поклонился, - могу я узнать Ваше имя, сударь?
– Фёдор Иванович я, - пропыхтел мужик после того, как отлип от горлышка, рыгнул и вытер губы рукавом когда-то белой рубашки, - Колокольцев. Сосед Софьин, по молодости, ещё до службы, даже волочился за ней, козой, присвататься хотел.
– И что же помешало? – вопрос я задал исключительно из вежливости, госпожа Абрамова не походила на женщину, пределом мечтаний которой является мученический венец союза с алкоголиком.
Фёдор Иванович посмотрел на меня как на деревенского дурачка, во всеуслышание заявившего о своём намерении стать губернатором и просить руки великой княжны: со смесью недоумения, жалости и снисходительной опаски, мол, не дай бог, самому таким сделаться. Помолчал, старательно хмуря брови, морща лоб и время от времени икая, потом глотнул
– Нравитесь Вы мне, Вашество, по всему видать, человек Вы неплохой, даром, что из столицы, где все такие, - Фёдор Иванович надул щёки и покрутил руками, наглядно показывая, какие все жители Петербурга важные. – А с Софьей у нас не срослось, потому как баба она, а значит дура. Променяла доброго сокола на павлина, в коем только и корысти, что перья красивые. Эх, да что теперь говорить!
Господин Колокольцев отчаянно махнул рукой, пошатнулся, я еле подхватить успел, а то бы он так на меня и ринулся, и опять припал к бутылке. Что-то мне подсказывает, что между молодыми пробежала чёрная кошка по кличке Измена…
Фёдор Иванович гулко глотнул, вытер рукавом губы и с пьяным надрывом зашептал, щедро обдавая меня валящим с ног перегаром:
– Я ведь её, Софьюшку-то, до сих пор люблю, у неё чаще, чем в родном дому бываю.
В это я охотно верю, ведь в гостях не надо думать ни о еде, ни о деньгах, ни о развлечениях, а покой в собственном доме так и норовят нарушить требующие жалованья слуги, алчные, не желающие прощать долг кредиторы и прочие неприятности, отнюдь не способствующие добродушию и желанию жить.
– Занозой она у меня в сердце поселилась, уж сколько лет прошло, а мозжит, - господин Колокольцев икнул, вздохнул тягостно, бутылкой качнул и признался с видом кающегося грешника, - потому и пью.
Судя по тому, с каким ожиданием на меня уставились, последние слова явно подразумевали реакцию слушателя, знать бы ещё, какую именно. Я подавил зевок, чувствуя волнами накатывающую усталость, потёр виски и, понимая, что просто так от меня не отвяжутся, спросил:
– И что же случилось с двумя трепетными влюблёнными? Поссорились?
Фёдор Иванович просиял как мальчишка, коего строгий отец отпустил с друзьями на каток, в два глотка осушил остатки коньяка, залихватски крякнул, вытер рот, огляделся по сторонам и громко прошептал, перемежая слова иканием:
– Изменила мне Софьюшка моя, цветок невинности другому отдала.
Ну вот, как говорится, что и требовалось доказать. Госпожа Абрамова у нас по молодости лет ветреницей была, поэтому теперь племянницу свою в строгости и держит, по себе судит о молодой барышне.
Меж тем господин Колокольцев охотно продолжил изливать свою душу, для верности ухватив меня за плечо, чтобы я не только не сбежал, но ещё и поддержал, причём как морально, так и вполне физически.
– Я бы понял, если бы она одному военному другого предпочла, оно и понятно, дело молодое, а верность девичья, что лёд синий, слепо полагаться глупо, всё одно со временем трещину даст, особливо, ежели надавить посильнее.
Фёдор Иванович хохотнул, довольный сравнением, я тоже согласно покивал, прикидывая пути отступления, потому как спать хотелось всё сильнее.