Удача в подарок, неприятности в комплекте
Шрифт:
– Войдите!
На пороге показалась Глафира, какая-то напряжённая и немного шалая, видимо, переживает из-за случившихся в доме смертей.
– Алексей Михайлович, - болтушка Глафира низко поклонилась, коснувшись рукой пола, потупилась, смущённо теребя подол, - там, энто…
Хм? Я вопросительно приподнял бровь, гадая, какой опять скелет наружу вывалился, взбаламутив в очередной раз обитателей дома и дав пищу для пересудов городским сплетникам. Опять убили что ли кого? Да нет, вряд ли, Глафира бы тогда у порога не мялась, точно девка на смотринах, сразу бы выпалила, а потом пустилась бы в долгие и путаные объяснения, от которых уже через десять минут в ушах звенеть начинает. Я покосился на горничную, но та продолжала упрямо
– Что стряслось, Глафира? – мне игра в молчанку надоела, и я решил прямо спросить, чего понадобилось от меня этой девице. Как говорится: прямой путь самый короткий, хоть и отнюдь не всегда самый безопасный и приятный.
Горничная кашлянула, носом шмыгнула, кончик косы затеребила:
– Банька готова, попариться не желаете ли, барин?
Банька… При этом милом сердцу слове разом повеяло пахнущим квасом жаром, берёзовыми веничками и мокрым деревом, перед глазами сами собой появились влажные, окутанные паром лежаки, шапки густой мыльной пены и потоки воды, выплёскиваемой на пол, а ещё маленькое запотевшее оконце с торчащими тут и там веточками высохшего мха и неизменными мумифицированными мушками в паутинке в самом уголке.
Я мечтательно улыбнулся и кивнул:
– Банька – это очень хорошо.
– Вот и я говорю, барин, - оживилась горничная, - настоящая-то баня да с дубовыми веничками, да с парком-то от самого лучшего хлебного квасу, да она же в сто раз лучше энтих новомодных ванн! Я Вам, барин, сей миг всё необходимое спроворю, не извольте беспокоиться, всё сделаю в лучшем виде.
Да я и не беспокоился, Глафира хоть и была болтушкой, каких свет не видывал, но свои обязанности знала хорошо. Не прошло и десяти минут, как меня снабдили чистым бельём, огромным полотенцем, больше похожим на простынь, и даже ватным халатом, отбояриться от которого я не смог, как ни старался.
– После баньки самое оно будет, - непреклонно заявила Глафира и тут же едва ли не вытолкала меня из комнаты, - поспешайте, барин, пока, - девушка отчего-то смутилась, опять затеребила косу, - парок лёгкий да свежий.
Если бы мне не было так паршиво после разрыва с Елизаветой Андреевной, я бы непременно задумался над более чем странным поведением горничной, но сейчас лишь плечами передёрнул, тихим словом помянув женское сумасбродство, и отправился лечить душевные раны берёзовым веничком да душистым паром.
Баня, как того и требовал старинный обычай, располагалась довольно далеко от барской усадьбы, на крутом взгорке, рядом с небольшим чистым прудиком, по поверхности коего тут и там пестрели белоснежные кувшинки. От любопытных глаз невысокое бревенчатое строение скрывали белоствольные берёзы, а у узкого окошечка был высажен колючий даже на вид шиповник, дабы не вводить случайных прохожих в искус подглядывания. Банька чем-то напомнила мне избушку Бабы Яги из любимого с детства мультфильма «Приключения домовёнка Кузи», вызвав мимолётную улыбку, которая немного увяла, когда я заметил мнущуюся у входа Настёну, горничную госпожи Соколовой. Интересно, эта-то красавица что тут забыла и где её барышня, неужто одну оставила? Я ведь русским языком просил её не бросать Елизавету Андреевну без пригляда, сие крайне небезопасно!
Настёна увидела меня, всплеснула руками, подскочила поближе, по сторонам огляделась и выпалила:
– Барин, банька готова, лёгкого Вам парочку!
– Благодарствую, - я хмуро посмотрел на какую-то странно взбудораженную горничную, - только ответьте мне, сударыня, что Вы делаете здесь, если я лично приказал Вам быть неотлучно при Елизавете Андреевне?
Девица расплылась в проказливой улыбке, глазами на меня озорно блеснула:
– Так барышне моя помощь без надобности, она не одна.
Ещё не легче. Настроение рухнуло вниз с грохотом горного обвала,
– Не могу не спросить, и с кем же?
Настёна озорно хихикнула:
– Так знамо дело, с кавалером. И если дело сладится, как должно, то всё у барышни будет самым расчудесным образом!
Кто бы сомневался. Петенька хоть и сущий телёнок, а угрозу своему благополучию почувствовал, на меня глазами засверкал, да и вообще после подаренного ему Лизой поцелуя, а паче того случившегося объяснения, осмелел чрезвычайно. До соблазнения он, конечно, не дойдёт, но в чувствах своих обязательно изъяснится, причём в максимально витиеватой форме, чем непременно покорит, если ещё не покорил, девичье сердце. Я стиснул кулаки, головой тряхнул, словно овода назойливого прогоняя, и широким шагом направился в баню, едва кивнув на пожелание лёгкого пара. О какой лёгкости может идти речь, когда на сердце Помпеи после извержения Везувия: всё пеплом стало и под метровым слоем лавы погребено?! А самое поганое то, что я сам, умница редкостная, сделал всё, чтобы Лизу оттолкнуть, за сердце своё, барышня, блин, тургеневская, беспокоился, боли избежать хотел! Нет, тысячу раз права соседка-душеведка, психолог, в смысле, когда говорила, что наши страхи – это тайные желания, а я тогда, помнится, в лицо ей рассмеялся. Дьявол, всё зло от этих умниц и красавиц, только без них жизнь становится пустой и абсолютно бессмысленной.
Я опять сдавленно зарычал, влетел в просторный, одуряюще пахнущий деревом и почему-то мёдом предбанник и от души бухнул за собой дверью. Ну вот, совсем как дитя малое, которое таким нехитрым способом сообщает миру о своём недовольстве, а ведь по факту взрослый мужчина, в прошлом боевой офицер, в настоящем столичный следователь! Я смущённо хмыкнул, шмякнул чистую одежду на широкую цвета гречишного мёда лавку и принялся стягивать с себя рубашку, от нетерпения и с непривычки, всё-таки фасон отличается от тех, к которым я привык, путаясь в рукавах и пуговицах. За дверью, которая вела в саму баню, внезапно раздался тихий шорох. Я бросил рубашку на пол, чтобы она не сковывала движений, и бесшумно скользнул к двери, прислушиваясь и едва ли не принюхиваясь ко всему, что меня окружало. Был шорох или померещилось? Может, ветка шиповника стену царапнула? Наученный горьким боевым опытом, я не спешил распахивать дверь и вламываться в баню с дурным воплем: «Ой, да кто ж тут?», наоборот, отошёл на пару шагов в сторону, чуть присел и осторожно стукнул костяшками по косяку, достаточно громко, чтобы быть услышанным, но при этом не слишком сильно, дабы установленная ловушка (плевать, что для растяжек, мин-лягушек и прочей взрывчатой пакости время ещё не пришло) не могла сработать.
– Входи, Настасья, - откликнулся на стук звонкий девичий голосок, дверь с усилием распахнулась, обдав меня влажной жарой, пахнущей квасом и вереском, и на пороге в одной облегающей, ставшей бесстыже-прозрачной длинной белоснежной рубахе появилась Лиза.
Я застыл на месте, разом онемев и оглохнув и переводя взгляд с высокой упругой груди на гибкий стан и просвечивающий сквозь намокшую ткань тёмный треугольник между ног. Разумом я прекрасно понимал, что нужно немедленно извиниться и уйти, хотя бы банально отвернуться, но тело категорически не желало повиноваться и лишать себя столь чарующего зрелища.
– Ой, - хрипло прошептала барышня, инстинктивно делая крошечный шажок назад и словно магнитом притягивая меня к себе, - Алексей Михайлович… Что ты… Вы…
Лиза продолжала пятиться, совершенно не глядя под ноги, я следовал за ней, словно шнурок за ботинком, едва ли осознавая, что именно происходит, как вдруг барышня приглушённо вскрикнула, взмахнула руками и грянула на пол.
– Лиза! – я бросился к Елизавете Андреевне, положил руки ей на плечи, с тревогой всматриваясь в лицо. – Что случилось, ты цела?!