Удачливый крестьянин

де Шамбле?н де Мариво? Пьер Карле

– Зятю моему удалось устроить его на должность, в которой тот преуспел, и с тех пор он стал близким другом покойного и всей нашей семьи, – заключила старушка.

Графу было достаточно и этого: он все понял и принял решение; могу сказать, что он выполнил свой замысел с тактом, какой придает благодеянию особую ценность.

Он откланялся, и его поклон обеим дамам показался мне довольно сдержанным; видимо, он чувствовал себя менее свободно после всего происшедшего; прощаясь, он попросил разрешения придти к ним еще раз, чтобы разделить с ними скорбь, после чего мы ушли.

Я рассказал графу, что обещал господину Боно нанести ему визит. Граф тут же предложил

отвезти меня туда, но я упросил его не беспокоиться, так как прежде мне необходимо заехать домой.

– ^Моя жена, – объяснил я ему, – не совсем здорова; уезжая, я обещал ей вернуться домой как можно скорее. Если я запоздаю, то причиню ей беспокойство и не прощу себе, если состояние ее из-за этого ухудшится.

Несмотря на все мои возражения, граф решил, что сам доставит меня домой, чтобы лично справиться о здоровье моей супруги. Им несомненно руководила любезность и дружеское чувство ко мне, но прежде всего, я полагаю, ему хотелось еще немного поговорить о предмете его любви. И действительно, как только карета тронулась, он сказал, обняв меня:

– Ах, дорогой Ля Валле, как она очаровательна. Я никогда не думал, что женщина может приобрести надо мной такую власть! Да, я обожаю ее, и ничто не может изменить мои чувства.

– Я уже давно догадался о вашей любви; вы только подтверждаете мои догадки, – ответил я, – но опасаюсь, что чем сильнее будут ваши чувства, тем труднее вам будет преодолеть препятствия, которые неизбежно встанут на вашем пути.

– Как! – воскликнул он с волнением. – Кто-нибудь уже занял мое место в ее сердце? Это было бы ужасно! Но будь что будет… Если вы мне друг, ничего не скрывайте от меня, прошу вас.

– Я недостаточно знаком с этой дамой, – ответил я, – чтобы знать, занято ли ее сердце; но если верить моему простому разумению, взгляды, которые она бросает на вас, столь же благосклонны к вам, сколь ваши взгляды лестны для нее.

– Как ты обрадовал меня, милый друг, – сказал он, – я счастлив, у меня есть надежда. Могу ли я довериться ей? Ты говоришь «да», я тебе верю. Ты вселяешь в меня надежду, и это удваивает мою дружбу к тебе. Да, она для меня дороже жизни, которую ты мне спас. В самом деле, чего стоит жизнь, – добавил он горячо, – если нет счастья? Если бы не эта надежда, то я должен был бы не благодарить тебя за спасение, а упрекать за продление жизни, в которой нет того единственного, что мне дорого и что придает ей цену.

Напрасно я пытался умерить его порыв, напрасно уговаривал не предаваться своим чувствам так безоглядно; все мои доводы были тщетны. Если он порой и прислушивался к моим словам, то через минуту снова принимался за свое с удвоенной силой. Мать его горячо любит, он и сам располагает значительным состоянием; за происхождение госпожи д'Орвиль краснеть не приходится. Словом, он ее любит – это главное. И этого было достаточно: все мои доводы были бессильны его поколебать, все его возражения были неотразимы.

Я и сам повиновался одному лишь голосу природы и потому не умел сказать ему ничего такого, чего бы он с легкостью не опровергнул. Что бы он ни говорил, он мог не сомневаться, что я с ним в душе согласен; споря с ним, я опирался на горький житейский опыт, а не на естественное чувство.

Беседуя так, мы очутились у моего дома. Господин д'Орсан пожелал засвидетельствовать свое почтение моей жене. Она чувствовала себя по-прежнему весьма слабой. Не успели мы сесть, как мне доложили, что пришел посыльный с запиской от госпожи д'Орвиль. Господин д'Орсан, который лучше меня знал, в чем тут дело, сказал, чтобы того попросили войти. Я повиновался, и мне

вручили записку от этой дамы. Я отнюдь не собирался делать из нее тайну, а граф, как видно, очень интересовался ее содержанием. Записка гласила:

«После вашего ухода я нашла на туалетном столике кошелек. Не принадлежит ли он вам, сударь? Или его позабыл граф? Прошу вас сообщить, кому из вас двоих я должна отослать его?

д'Орвиль»

Я с улыбкой взглянул на графа; он спокойно выдержал мой взгляд, сохраняя при этом невозмутимое выражение лица. С самым невинным видом, который вполне мог бы обмануть кого-нибудь менее осведомленного, он сунул руку в карман и заверил меня, что его кошелек при нем. Ничуть не заблуждаясь насчет истины, я решил подыграть ему: тоже пошарил в кармане. Конечно, мой кошелек также оказался на месте. Я не сомневался, что великодушный поступок исходил от графа, и уже собирался ответить по своему разумению, когда граф попросил у меня позволения написать ответ от моего имени, ибо госпожа д'Орвиль все равно еще не знает моего почерка. Любовь изобретательна! Она умеет использовать малейшую возможность. А может быть, граф опасался какой-нибудь неловкости с моей стороны. Как бы то ни было, вот что он написал:

«Сударыня, найденный вами кошелек не принадлежит мне. Граф находится сейчас у меня, он присутствовал при чтении вашей записки и уверяет, что и он ничего не терял. Вероятно кошелек принадлежит вам или оставлен каким-нибудь лицом, лучше осведомленным о ваших делах.

Полагаю, что вы можете со спокойной совестью оставить его себе. Я даже убежден, что вам будут за это признательны. Тот, кто действовал столь таинственным образом, хочет, очевидно, остаться неизвестным; вам не удастся его найти. Его единственное желание – быть вам полезным. Таково мое мнение.

Всегда готовый к услугам, искренне преданный,

Ля Валле»,

Если письмо это кажется немного слишком длинным, то не следует забывать, что писал его влюбленный, писал в период первых восторгов, ухватившись за предлог послать записку своей возлюбленной. Сообразив все это, вы согласитесь, что его послание надо еще считать весьма лаконичным; ведь влюбленные вечно боятся, что не все успели сказать.

Несмотря на все усилия графа скрыть, что кошелек оставлен им, я заподозрил истину. «Действительно, – думал я, – само его хладнокровие свидетельствует об этом. Когда госпожа д'Орвиль разговаривала с высоким худым господином, я видел, что граф ревновал, а теперь, когда ей сделан щедрый подарок, который с еще большим основанием может быть поводом для ревности, граф совершенно спокоен; значит, он знает, кто сделал этот великодушный дар и чье благородное сердце его продиктовало».

Как это верно подмечено, что у человека всегда есть слабое место! Он невольно выдает себя, особенно тем, кто способен его понять или сознательно за ним наблюдает. Что касается меня, я делал лишь первые шаги в свете и потому присматривался ко всякому, кто встречался на моем пути, столь пристально, что ничто не ускользало от моего внимания. Вы могли уже заметить это при чтении моих мемуаров. Наблюдательность, несомненно, была лучшим моим учителем в искусстве вести себя в обществе.

Рассудив так, я уже больше не сомневался, что кошелек оставил не кто иной, как граф д'Орсан; и вдруг перед уходом он сказал, что хочет поговорить со мной наедине. Моя жена, лежавшая в постели, ничуть нам не мешала, мы отошли в отдаленный угол комнаты и могли свободно поговорить.