Удар змеи
Шрифт:
– Он скоро государю изменит и польские войска на Русь водить начнет, землю нашу разорять, людей православных на куски резать и в полон угонять.
– Будет?
– разочарованно откачнулся боярин и перекрестился: - Все в руках Божиих. Токмо ему грядущее ведомо. Куда нам умишком нашим слабым о том узнать?
– Сон мне вещий приснился, - прибегнул к привычному аргументу Зверев.
– Сон твой я в дело положить не могу, княже, списка с него сделать не прикажу, - тяжко вздохнул боярин.
– Хотя имя князя Андрея Курбского в деле не раз звучало. Да токмо доказательств
– А кто замешан?
– полюбопытствовал Зверев.
– Сильвестр, духовник царский, постельничий его боярин Адашев и брат князь Старицкий виновны оказались полностью, в грехе своем покаялись и с глаз царских прочь изгнаны. Боярин Михайло Репнин и князь Юрий Кашин под подозрение попались, но именем Господним за честность свою поручились и от следствия отпущены. Князь же Воротынский клясться и каяться не захотел и за умысел недобрый в Белозерский монастырь сослан, на умиротворение… - перечислил причастных Кошкин.
– Где же шельмец этот шляется? С голоду тут умрешь из-за него!
– Кого на дыбу повесить следовало, так это Курбского, - мстительно пробормотал Андрей.
– И костер снизу развести.
– Может, и правду ты о нем сказываешь, княже, однако вины его еще не случилось, - резонно ответил боярин.
– Когда изменит, тогда и повесим, коли… Коли придется.
Иван Кошкин не договорил, но Андрей понял, что дьяк имеет в виду. Князь Курбский был прямым потомком Рюрика и святого равноапостольного князя Владимира, причем по старшей линии, в то время как сам государь Иоанн - по младшей. И получалось, что будущий Иуда по роду знатнее царя и имеет куда больше права на русский престол, нежели сам владетель всея Руси. Кто же такого родовитого боярина посмеет на дыбу отправить или же в слове его усомнится? Неприкасаемый, не Сакульскому с Кошкиным ровня…
Из глубины коридора послышался топот, в трапезную влетел Годислав. В одной руке удерживал он блюдо с тонко нарезанной ветчиной, в другой - зажимал между пальцами два сверкающих серебряных кубка, кувшин с длинным тонким горлышком свисал на локте.
– Тебя токмо за смертью посылать!
– грозно рыкнул дьяк и тут же опасливо перекрестился.
– Дык, батюшка, не нарезамши не принесешь.
– Малец, что-то торопливо дожевывая, поставил блюдо между боярами, щелкнул о стол кубками, вскинул кувшин, наполняя емкости.
– И бокалы для гостя достойного абы какие не возьмешь, и вина надобно из бочонка…
– Все, ступай, - отмахнулся Иван Юрьевич.
– Молодец.
– Благодарствую, кормилец.
– Холоп поставил кубок за блюдо.
– Коли нужда будет, я за дверью в конце прохода послежу.
– Шкодлив, но ловок, вороват, а сообразителен, - задумчиво покачал головой хозяин, провожая его взглядом.
– Никак не пойму, приблизить али запороть такого надобно. Ну, друже, давай за встречу выпьем.
Бояре осушили кубки, накололи на ножи по кусочку ветчины.
– Хорошее вино, пряное, - одобрил выбор холопа дьяк.
– А бабы мои, стряпухи,
Иван Юрьевич разлил, они выпили снова.
– Хорошо вино, душу радует, - согласился Зверев.
– Фряжское?
– А не знаю, - виновато развел руками хозяин.
– Давно уж ключник всеми припасами занимается, мне недосуг. Дел государевых не счесть, о себе - хочешь верь, хочешь нет!
– ан о себе помыслить некогда. Вино доброе, та и хорошее, похвалю, коли не забуду… А и не забуду!
– Он хлопнул в ладони и громко позвал: - Эй, Годислав! Подь сюда, неча тут подслушивать. Прознай, кто вино сие для стола выбрал и благодарность от меня передай. Мне опосля скажешь, кого наградить надобно.
– Слушаю, батюшка, - заскочивший в трапезную мальчишка поклонился и тут же выскочил обратно.
– А ты сказывай, друже, чего для князя Михайлы просить намерен. Коли прощения, так не будет сего. Сам же он вину признал, сам и каяться не захотел. Стало быть, и кару сам выпросил. Коли снисхождения какого - так покамест рано, пусть срок хоть какой минует, гнев царский остынет.
– Потом просить стану, Иван Юрьевич, - покачал головой Андрей.
– Не ведал про дела московские, токмо вчера вечером прискакал. Посему сказать ничего не могу.
– За уважение благодарю.
– Хозяин дома опять наполнил кубки.
– Не успел приехать, ан меня первого навестил. О делах-печалях моих послушал, хлеб преломил. Да токмо вижу, гложет тебя что-то, нужда большая есть. Да и не стал бы ты будить меня без большой нужды, приезжать засветло. Так сказывай, друже, в чем печаль? Коли не о князе Воротынском беспокоишься, тогда о чем?
– Об отце.
– А-а, Василий Ярославович, друг мой верный, мир его праху, - склонил голову дьяк.
– Знаю я о беде твоей, знаю. Сие есть горе наше общее.
– Он жив!
– Истинно?!
– вскинулся боярин.
– У татар крымских в полоне.
– Откель знаешь?
– Сон вещий приснился…
– Сон?
– Дьяк отпил из кубка.
– Славные у тебя сны, друже. В такие поверю с радостью.
– Ты же знаешь, Иван Юрьевич, служилым людям без дозволения царского отъезжать из пределов русских невместно. За бегство принять могут. Посему прошу, испроси для меня разрешение в Крым поехать. Отца выкупить хочу.
– У кого он в полоне томится?
– деловито поинтересовался дьяк.
– Найду, - уверенно кивнул Зверев.
– Мне бы уехать быстрее. Праздники крещенские начнутся - тут на полмесяца застрянешь.
– И-э-эх!
– опрокинул в себя кубок с остатками вина боярин Иван Кошкин и решительно поднялся.
– Мыслил я хоть денек от хлопот отдохнуть, да видно, не судьба. Коли сегодня государя не спросить, завтра его можно и не застать. Он, что ни праздник, на молебен по святым местам отправляется. Эй, Годислав! Знаю, что слышишь, шельма! Вели карету запрягать и шубу с красным подбоем приготовить. Во дворец еду! Жди от меня известий, друже. Коли повезет, после обедни будут.