Удиви меня

Юнина Наталья

— Нет, — легонько поглаживаю ее живот. — На летних экзаменах никаких волнений, тебе поставят все автоматом, — целую чуть ниже пупка. — Это, во-первых, во-вторых, у нас будет новая большая квартира. В-третьих, тебе будет куда применить твои диктаторские замашки и занудничевство.

— В смысле?!

— В прямом, — снова целую ее в живот, от чего Полина наконец-то улыбается. — Будешь воспитывать умных, воспитанных детей с пеленок. Карточки там всякие показывать с первого дня жизни, чтобы в садике были самыми умными и утерли всем нос.

— Прекрати. Я знаю, что ты делаешь.

— Что?

— Пудришь мне мозги. Это бессмысленно, Сережа. Я не собираюсь делать аборт, — вполне серьезно произносит Полина, поглаживая меня по голове. — Так что не надо мне расписывать прелести жизни во время беременности и после родов. Я — реалистка. Циничная, эгоистичная, но реалистка. Предупреждаю сразу, как только я отсюда выйду, я не уволюсь с работы. Если надо будет — буду брать больничные. Но с работы не уволюсь. Хрен им.

— Кому? — ошарашенно поднимаю на нее голову.

— Тому, кто берет налог

с моей и без того маленькой зарплаты. Все возьму с государства. Начиная с декретных, заканчивая всякими пособиями. Надо изучить этот вопрос. А если уволюсь сейчас, то никаких декретных мне не видать. Так что, хрен им, — зло бросает Полина. Блин, и смех, и грех.

— Ну больняк в нашем случае взять не проблема.

— Тем более.

— Я когда был в магазине, много о чем думал. Решил, что дедовскую квартиру по-быстрому продам. Он будет не против, все равно она моя. Скину все отложенное в общую кучу и купим большую трешку. Ну или четырёхкомнатную, если малышня разнополая. На все не хватит, но возьмем ипотеку на выгодных условиях, чтобы ремонт и мебель точно на свои здесь и сейчас. Обустроим все по нашему вкусу. Ты как?

— Нет.

— Что нет?

— Какая, к чертям собачьим, ипотека? Еще чего, переплачивать кому-то. У нас есть родители. Они могут помочь.

— Я не буду просить ни у кого деньги. Нам и так хватит.

— А кто сказал просить? Мы вообще-то как бы женаты.

— И?

— И надо всех собрать в ресторане, чтобы все до единого подарили конверты. Большие, толстые денежные конверты. Ипотека, блин. Сейчас. Бегу и падаю. Сколько стоит снять ресторан? Тысяч пятьсот? Это как вложение в будущее. Надо позвать всех обеспеченных родственников. Можно даже белое платье для антуража надеть. Не пышное, конечно, чтобы не грохнуться. Как тебе идея?

— Нет.

— Что нет? К чему эта напускная гордость сейчас? Мы же не будем требовать на входе лям в конверте.

— Ты не поняла меня. Сбор денег, как, собственно, и ресторан, будет только после того, как мы реально распишемся. Если нет, то ипотека и никаких конвертов.

— Ты мне ставишь ультиматум?

— Нет, это компромисс, Поля. Да и какая разница, если для всех мы женаты, кстати, с твоей подачи. Не вижу сложностей, это минутное дело.

— Прям таки минутное.

— Один звонок и минутное.

— Ну да, папа с мамой так же расписались. Ладно, — шумный вдох и не менее шумный выдох. — Знаешь, я, пожалуй, хочу есть. Шоколадную колбасу так и не удалось попробовать. Там автоматы есть, принеси, пожалуйста, какую-нибудь шоколадку с орешками.

— А как же пиво и янтарная рыбка?

— Не смешно, Сережа.

— А я и не смеюсь. Я же не просто так ездил в магазин, — встаю с кровати и достаю из пакета пиво, рыбу и влажные салфетки. — Нефильтрованное, безалкогольное. Четверть баночки точно можно, ну и рыбы тоже немного, там до хрена соли, тебе все же нельзя.

— Ты сумасшедший, — усмехаясь в голос, выдает Полина. — Но что-то в этом есть. Спасибо.

— Романтика.

— Фу, ну давай без соплежуйства. Рыба вонючая, какая тут, блин, романтика.

— Какая ты все-таки противная девчонка.

— Ну я бы так уже не сказала, — разрывая пакет с рыбой, уверенно произносит Полина. — Девочки уже нет. Скоро будет мать, но точно не яжмать. Ну что ты делаешь? — одергивает мою руку, как только я подношу банку ко рту. — Протри горлышко влажной салфеткой.

— Надеюсь, беременность и роды вылечат тебя.

— От чего?

— От всего.

— Протирай.

— Господи, какая ж ты зануда.

— Не Господи, протирай давай. Нам вместе пить с нее. Протирай, Сережа, — настойчиво повторяет Полина.

— Протираю.

Эпилог

Два с половиной года спустя

Играть в игру под названием: «кто кого пересмотрит», с каждым днем становится все труднее и труднее. Суть проста — тот, кто первым скажет любое слово или улыбнется, тот и проиграл, а значит и выполняет какое-нибудь задание. Мы с Сережей прекрасно изучили друг друга, стало быть, знаем на что можно давить. Я неравнодушна к его подмигиваниям, почему-то они у меня вызывают неконтролируемый смех, особенно, когда при этом он еще и имитирует поцелуи «пельменными губами инстаграмщиц». В общем, знает на что давить. Я — тоже. Мой конек — маньячный взгляд и ход конем, а если быть точнее — игра бровями. В основном это «грязная» работа в случае проигрыша. Например, убрать кошачий лоток или детский горшок. Оба знаем, что через минут двадцать, ну максимум час, на горшке будет феячить Светлана Сергеевна. И не бабочками, как каждому из нас хотелось бы. Хотя, сдается мне, Сережа по-прежнему думает, что у нее и какашки отличаются от других. Она ж принцесса. Зразы из тыквы с творогом сто процентов дадут о себе знать, проверено так сказать — волшебство в горшке будет особое. Сегодня я должна выиграть, поэтому, чтобы не засмеяться, надо вспомнить что-то очень грустное. Например, как я пропустила год учебы, взяв-таки академический отпуск из-за свалившегося материнства. Или то, как эта самая сидящая между Алмазовских ног принцесса чуть не довела меня до инфаркта. Хотя сейчас все кажется не таким уж страшным, как почти два года назад. Это тогда сначала была катастрофа со слезами и воплями «моя карьера похерена», а потом уже задница под названием «все из-за меня».

На самом деле, начало шестого курса провалилось с треском почти сразу. Точнее, выдержала я ровно два месяца. «Все получится» — говорили мне они. Ну-ну. Я никогда не была оптимисткой. Реалисткой —

да. На деле все оказалось еще более сложно, чем это можно было представить в самом кошмарном сне. Мама с папой и вправду помогали и, если быть откровенной, я бы с легкостью могла продолжить и закончить шестой курс, свалив свои обязанности на них. Точнее на них и Сережу, который в отличие от большинства папаш не чурался уходом за детьми. Вот только то ли совесть, то ли материнский инстинкт проснулись очень внезапно, но именно они меня и сподвигли взять не только академку, но и по-другому взглянуть на все происходящее. Я их боялась. Да, я тупо боялась собственных детей, и вся моя материнская забота, если так можно сказать, заключалась в сцеживании молока перед учебой, укачивании люлек после самой учебы, а по факту — чтение книги, ну и смены памперсов. Я жутко раздражалась и бесилась, когда осознавала, что мама из меня не выходила. Я была совсем не яжмать, а хреномать. Временами я тупо завидовала, когда Сережа так легко справлялся с детьми. Он меня раздражал своей идеальностью. Большинство женщин ноет и жалуется на то, что их мужья ничего не делают по дому и не помогают с детьми, а сами они зашиваются. А я не могла этого сделать. Я тупо не могла предъявить ни одной претензии Сереже. А еще меня дико бесило, что я не могла даже притвориться хорошей мамой, не говоря уже о любви к детям. Да, я завидовала Сереже. Абсурд, конечно, но факт. В нашем обществе не принято говорить, что не восторгаешься детьми, тем более собственными. Изменилось все аккурат через два месяца после родов. Кажется, имеющиеся несколько седых волос на моей голове — это последствия Светиного попадания в больницу. Как вспомню, так вздрогну, самый отвратительный момент в моей жизни. Бежала как будто в задницу клюнул петух, после маминых всхлипов в трубку «У Светки судороги и пена изо рта». Благо, детская больница от места моей практики была в километре от меня. Вот тогда-то во мне и проснулся пресловутый материнский инстинкт. Сколько слез было пролито за эти девять дней во время нахождения в реанимации, даже не могу сказать. Самое отвратительное, что никто из многочисленных врачей, собранных со всех больниц, по знакомству, блату и не только, так и не поставил диагноз. Никто. В двадцать первом веке, в семье врача, с такими возможностями и — никто и ничего не смог сделать. Тогда все другие проблемы отошли на задний план. Когда-то я думала, что моя проблема — это Соня. Я ненавидела ее за то, что та по сути просто существовала. И даже, находясь за много километров от нас, где-то внутри я все равно ее недолюбливала. После случая со Светой, я поняла насколько это все глупо, особенно учитывая, что Сережа любит меня, а Соня всего лишь человек, которому нужна хоть какая-то поддержка. Все познается в сравнении. Тогда и пропуски учебы показались ерундой. И вообще вся учеба. Все было настолько пустяковым, что хотелось выть, от настоящей проблемы. Да, именно выть от беспомощности. Тогда-то я и начала быть мамой для сына. Артем меня успокаивал. Как меня поначалу бесило имя, которое придумал для него Сережа сразу после рождения — не передать словами. Слишком мягкое, няшное и доброе что ли. Он должен был быть Александром, Вадимом, ну Дмитрием, в конце концов, а получился Артем. Единственный и долгожданный папин внук — Артем. Спорить я не могла, просто потому что кое в чем проспорила Сереже накануне родов, стало быть, и имя выбирал он. И только, когда я стала проводить с ним время, поняла, что он реально… Артем. Няшный младенец, который не только был крайне спокойным, но и дико улыбчивым. Как будто вместо грудного молока он получал от меня что-то запрещенное, ей-Богу. Ну не улыбаются столько младенцы. Он меня реально успокаивал и делал чуточку добрее. С ним я начала ловить кайф от детских щек и попы. И очень-очень хотела испытать то же самое со Светой. Тогда мне казалось, что уже не испытаю. Не потому, что я сухарь, а потому что так никто и не дождется ее возвращения домой. И где-то глубоко внутри понимала почему так произошло, от этого на душе было вдвойне паршиво. Но, видимо, не настолько я потерянная, раз кто-то там наверху сжалился то ли надо мной, то ли над нами всеми. Самое удивительное, что на десятый день мы получили абсолютно здоровую дочку. Ни симптомов, ни диагноза. Ничего. Как будто вообще ничего не было. Тогда и мысли не возникло вернуться на учебу. Академка и на шестой курс только в следующем сентябре. Так надо было сделать сразу, тогда и не было бы девяти адских дней. Новорожденные должны быть с мамой, как ни крути. Хотя, с другой стороны, если бы не тот случай, не знаю, как бы повернулась моя жизнь. Возможно, сейчас мы бы не сидели друг напротив друга на полу с детьми между ног. Как двусмысленно звучит. Однако так и есть. Артем — у меня, Света — у Сережи. Дети собирают пирамиды, а по факту соревнуются кто быстрее, сами того не осознавая. А вот родители тоже недалеко отошли, играют, соревнуясь во взглядах. Нет, нет и снова нет. Горшок от тыквенно-творожного чуда я убирать не буду. Терпеть и не поддаваться на его подмигивания. Злой маньячный взгляд в ответ на Сережины действия и заигрывание бровями. Сегодня игра затянулась. Никто не хочет поддаваться. Проигравшего, своими действиями, определил Симба. Сначала это громкие перебирания лапками наполнителя в лотке, а затем… мда… не стоило давать ему остатки тыквенно-творожного чуда. Господи, ну и аромат.

— Ну что ты жрал, свинота?! Фу, блин, — не задумываясь над речью, возмущенно бросает Алмазов, вставая с пола.

— Да ничего особого, свое питание. Кстати, ты проиграл, любимый, — не скрывая смеха в голосе, выдаю я.

— Я не проиграл, а решил облегчить всем жизнь и по-дружески разрешить фекальный армагедон кота.

— Не знаю, не знаю. Ты первый заговорил вслух, а мог бы убрать за Симбой, если уж так хотелось. Да, Тема?

— Да.

— Папа, я хочу какать, — кряхтит Света, неуклюже вставая с пола.