Углич. Роман-хроника
Шрифт:
Савватей, как сказали на совете у боярина Шереметьева, живет на Троицкой улочке Кремля. Попасть туда зело тяжко. Ныне Бориска настолько боится народа, что в Кремль простолюдинам дорога заказана. И всё же проникнуть в Кремль можно. Гришка сказывал, что царь Федор страсть любит калик перехожих, только их и пропускают стрельцы… Ну что ж, придется вдругорядь использовать этот путь. Больше ждать и томиться нечего. Завтра же он войдет в дом Савватея.
Дьяк встретил его недоуменными глазами.
–
– Прости, дьяче, но калик даже к царям пропускают.
– Что тебе угодно в моем доме, калика?
Михайла Федорович, опираясь на рябиновый посошок, сел на лавку и снял с головы облезлый войлочный колпак.
– Признаешь, Савватей Дормидонтович? Мы ведь с тобой, в бытность государя Ивана Васильевича, не раз в сенях сталкивались.
– Нагой!
– ахнул дьяк.
– Князь Михайла Федорович Нагой… Да как же ты посмел в Москву явиться?
– Каликой, Савватей Дормидонтович. Удивлен? Не ожидал такого гостя?
Дьяк был настолько поражен появлением опального князя, что долго не мог прийти в себя.
– Смел же ты, Михайла Федорович, - наконец проговорил он.
– И все-таки, зачем ты у меня появился?
– Не люблю ходить вокруг да около. Ты уже наверняка догадался, зачем я к тебе пришел. Мне, дяде царевича Дмитрия, нужно завещание Ивана Грозного.
– Зря старался, Михайла Федорович. Ни о каком завещании Ивана Васильевича я не ведаю.
Нагой вплотную подошел к дьяку и, смотря ему в глаза, как можно спокойней произнес:
– Не надо лукавить, Савватей Дормидонтович. Бояре доподлинно ведают, что сие завещание находится у тебя.
– У меня, князь, - не выдержав пристального взгляда Нагого, глухо признался дьяк.
– Вот и добро, Савватей Дормидонтович, - с облегчением вымолвил Михайла Федорович.
– Я знал, что ты откроешься Нагим. Для других же сие завещание - тайна за семью печатями. Ведь в письме сказано о Дмитрии, сыне Марии. Не так ли?
– Я ничего тебе не скажу о чем написано в завещании, князь. То будет объявлено на Боярской думе после кончины царя Федора Ивановича.
Михайла Федорович полез в лохмотья и извлек из них калиту.
– Здесь тысяча рублей. Этих денег хватит тебе и твоим внукам, коль они у тебя есть, на всю жизнь. Ты будешь богатым человеком.
Глаза дьяка стали суровыми и отчужденными.
– Спрячь, князь. Богатство - вода: пришла и ушла. Мздоимством я никогда не занимался. А теперь ступай с Богом.
– Так и не покажешь завещание?
– Забудь
– А если я тебя сейчас зашибу до смерти и завещание сам найду?
Дьяк взял со стола нож и протянул его Нагому.
– Убивай, князь, но завещание тебе всё равно не сыскать. Убивай!
Савватей Дормидонтович был настроен весьма решительно, он был готов умереть.
Михайла Федорович помрачнел. Тотчас всплыли слова боярина Шереметьева: «Режь его на куски, но тайну царского завещания не откроет». Прав ты оказался, Петр Никитич.
– Прощай, дьяк.
Г л а в а 6
БЛАГОДЕТЕЛЬ
Юшка Шарапов дождался-таки своего часа. К вечеру возле ямской избы остановился крытый летний возок какого-то путника в сопровождении трех оружных людей с самопалами.
– Встречай, ямщик, знатного человека, окольничего Нила Силантьевича Тулупова, кой едет в Углич по царевой надобности. Место найдется?
– проговорил один из оружных людей.
– Завсегда рад услужить государевым людям. В избе у меня, правда, тесновато, десяток торговых людей заночует, но окольничего я в своей горенке размещу.
Из возка, потихоньку охая, с помощью холопов выбрался Нил Силантьевич, тучный, широколобый человек, с усталыми изнеможенными глазами и каштановой, лопатистой бородой.
– Грудная жаба, никак, прихватывает, милок… Как звать тебя?
– Юшка Шарапов, боярин.
Юшка хоть и ведал, что чин окольничего ниже боярского, но решил польстить высокому гостю, а тот его и не поправил.
– Ничего, ничего, боярин. Настоя из пользительной травки попьешь - и полегчает.
– Аль есть у тебя?
– Запасся, боярин. У самого сердчишко нет-нет, да и заноет. Пустырника да кошачьего корня127 насушил и пью помаленьку. Помогает.
– А меня лекарь-немчин всё порошками пичкает, но проку мало.
– Народишко, боярин, иноземных порошков не ведает, лечится просто и живет лет до ста, - затейливо вывернул Юшка.
– Пожалуй, ты и прав, милейший. Мы всё на Европы оглядываемся, а то, что под носом - и видеть не хотим.
Окольничий (на редкость) оказался не чванлив и разговорчив, и это понравилось Юшке. Перед сном он принес Нилу Силантьевичу скляницу настоя из целебных трав и деревянную чарку с наперсток.
– Надо пить по сей чарке три раза на день, боярин.