Угол падения
Шрифт:
– Почему ты не убил меня, Дом? – морщась от боли, спросил Томазо у загадочно подобревшего экс-босса.
Тот, похоже, был не в настроении вести беседу, поскольку все его внимание занимали дисплеи сентенсора. Гольджи уже решил, что не дождется от Доминика ни слова, но отступник все-таки снизошел до объяснения:
– Ты разве забыл, Томми, что должен еще выполнить две мои просьбы? – отозвался он полминуты спустя. Потом, еще немного погодя, поправился: – Ладно, дружище, так и быть: одну просьбу. Косматого можешь не трогать – с ним я расплатился сам. Тебе осталось только это.
Он помахал болтающимся на шнурке талисманом. Гольджи в ответ выдавил такую
– И это ты называешь расплатой Мичиганского Флибустьера? – вновь подал голос Мухобойка. – Да Косматый себе такого позора в жизнь не простит – оскорбится, решит, что ты о него попросту руки замарать побрезговал! Нет, что-то я сегодня напрочь не узнаю старину Доминика. Так какая же, мать ее, муха тебя с утра укусила?
– Это уже неважно, Томми, – отмахнулся Тремито. – Но укусила, это точно. И теперь ее укус так нарывает, что терпеть просто сил нет.
– Да, я вижу, что ты не в себе, – не унимался Гольджи, который по прежнему ничего не понимал и чувствовал себя идиотом. – Но не настолько же, мать твою, ты сбрендил, чтобы продолжать торчать в этой дыре после всего, что натворил! Сорвись ты отсюда десять минут назад, через полчаса уже пересекал бы границу штата! А потом забился бы в какую-нибудь из своих нор, и ищи тебя потом по всей стране! Какого дьявола ты еще здесь, да вдобавок этого голландского педика на мушке держишь?
– А я никуда не бегу, Томми, – как ни в чем не бывало ответил отступник. – Точнее, бегу, но не туда, куда ты подумал. Вот только дождусь, когда Гомар выполнит одно мое поручение, и сразу слиняю. И ни одна пронырливая тварь, будь она хоть федералом, хоть шестеркой Щеголя, больше меня не найдет.
– Чтоб ты все-таки издох, Дом! – Томазо сплюнул и угрюмо потупился на носки своих ботинок. – Наворотил дел, а нам теперь после тебя дерьмо не одну неделю разгребать!
– Не волнуйся, старик, кое-что я за собой и сам уберу, – попытался утешить калеку Аглиотти. – Пока еще не поздно, подчищу здесь некоторый мусор… – И, внимательно всмотревшись в один из дисплеев, на котором появилась новая информация, довольно кивнул: – Да, Гомар, молодец! Отлично сработано! Больше этот мерзкий толстяк не будет портить жизнь никому в Менталиберте. Что ж, а теперь заканчивай свою работу, проклятый голландец, если хочешь снова увидеть своих внуков.
– Что ты сделал с Ньюменом? – полюбопытствовал Мухобойка, хотя не сомневался, что уже знает ответ на свой вопрос.
– Отправил его вслед за остальными «мертвецами», – не стал скрывать Доминик. – В то Великое Ничто, откуда не возвращаются. Там выродку и место.
– Де Карнерри это сильно не понравится, – заметил Гольджи. – У него были насчет нашего толстого проходимца большие планы.
– А мне-то какое дело до де Карнерри? – пожал плечами Тремито. – Твой новый босс вечно будет чем-то недоволен: сегодня одним, завтра другим… Привыкай, раз вызвался быть доверенным лицом самого скользкого capo из всего Трезубца.
Доминик взглянул на часы, затем опять вернулся к наблюдению за дисплеями. Однако не прошло и минуты, как он решительно отстранился от пульта, буркнул «пора» и направился к Томазо. Тот замер в напряжении, решив было, что у отступника вдруг прояснился рассудок и Аглиотти намеревается исполнить то, что должен был осуществить, едва отобрал у своих несостоявшихся палачей оружие. Доминик подошел к бывшему приятелю,
– Спасибо, Томми, что не отказал в последней услуге, – поблагодарил Доминик взирающего на него исподлобья калеку. – Все эти годы только ты и дон Дарио были моими единственными настоящими друзьями. Несмотря ни на что. Поэтому давай друзьями и расстанемся. Без обид, о’кей?.. О’кей, Томми?
– О’кей, Дом, – буркнул Гольджи, подбирая талисман. – Я отнесу его туда, куда нужно… Когда, мать твою, научусь ходить на костылях.
– Научишься, – обнадежил его Тремито и, устало улыбнувшись, добавил: – Ты ведь на самом деле вовсе не тупой, как все думают. По крайней мере, я тебя таким никогда не считал.
– Что, правда? – недоверчиво переспросил громила.
– Правда, – подтвердил Аглиотти, после чего подошел к своему М-порталу, уселся в кресло и привел антенну в рабочее положение. Вертя в руках доверенное ему колесико, Томазо внимательно наблюдал за Домиником и, несмотря на его последнее признание, все равно продолжал ощущать себя дураком. Потому что так ничего и не понял. И, похоже, вряд ли когда-нибудь поймет.
– Гомар вернется примерно через четверть часа, – сказал Тремито, настраивая антенну на передачу. – Он вам с Косматым и поможет. Передай остальным, что Тремито не держит ни на кого из вас зла. – Потом закончил настройку, глянул на часы и подытожил: – А теперь, Томми, прощай – мой поезд на Менталиберт отходит через несколько секунд. И береги семью – в отличие от меня, ты вряд ли получишь шанс вернуться в прошлое.
Сказав это, Доминик Аглиотти откинулся на спинку кресла, глубоко вздохнул, а затем решительным движением приставил дуло пистолета к сердцу и спустил курок…
Целую минуту Мухобойка ошарашенно хлопал глазами, пытаясь осознать, что увиденное ему не пригрезилось и Аглиотти действительно покончил с собой, а не разыгрывает перед ним очередной хитрый спектакль. Даже кровоточащая дыра в груди Тремито и его остекленевший взор – признаки, подлинность которых у такого матерого головореза, как Гольджи, не вызывала сомнений, – на сей раз не являлись для него убедительными доказательствами смерти Мичиганского Флибустьера. Однако встать и проверить это наверняка Томазо был не в состоянии – мешало сломанное и распухающее колено, боль в котором усугублялась начинающейся лихорадкой. Громила чувствовал, что через пару минут опять лишится сознания и потому, прежде чем отключиться, поспешил спрятать доверенное ему колесико-талисман во внутренний карман пиджака – дабы не выпало и не затерялось в суете, что скоро здесь разразится.
– Легко же ты отделался, мерзавец, – еле слышно пробормотал Томазо, обращаясь к сидящему в кресле мертвецу. Мир перед глазами Гольджи безостановочно уплывал куда-то в сторону, как будто того усадили на медленно вращающуюся центрифугу. – Всем бы нам так… когда придет время…
«Отойти в мир иной» – явно хотел сказать Мухобойка, но не успел закончить фразу, поскольку глаза его закатились, а сам он завалился набок, словно напившийся до бесчувствия пьяница. Он и не подозревал, насколько оказался бы прав: Доминик и впрямь отходил сейчас в иной мир, только мир этот был не загробным, как думал Томазо, а существовал в действительности и назывался М-эфиром. Именно туда улетали последние импульсы умирающего мозга Тремито. Те самые импульсы, которые профессор Эберт считал ментальным кодом человеческой души и относил к единственному убедительному доказательству ее существования.