Уголек
Шрифт:
Капитан Леон де Луна бросил последний взгляд на потрепанный остов того, что было некогда первым европейским городом в Новом Свете, и пришел к выводу, что здесь он не найдет искомого, а потому высокомерно наклонил голову и сказал:
— Уходим отсюда!
— А хромой?
— Пусть подождет другого корабля... Он сказал правду, не по его вине мы попали в ловушку, но возможно, он заразен.
Они удалились через обрамляющую бухту густую пальмовую рощу в сторону корабля и скрылись из вида за ближайшим холмом. Хромой Бонифасио наблюдал за ними издалека, сидя у дверей ближайшей
Изабеллу действительно уже несколько месяцев назад покинули жители, забрав с собой всю мебель до последнего гвоздя, город в самом деле оставили на разграбление бродячим собакам и нищим, а пара десятков больных решили остаться и закончить дни в спокойствии, но город обезлюдел не по вине чумы, а лишь из-за золотой лихорадки. Никто не вернулся в Испанию, просто в шести лигах от знаменитых рудников Мигеля Диаса основали новую столицу, Санто-Доминго. И самой большой ложью было то, что Бонифасио сказался больным, поскольку он лишь дожидался окончания сбора нового урожая, чтобы погрузить его на первый же корабль и отплыть по реке Осама.
— Ну и храбрец же я! — пробормотал он, прищелкнув языком. — Хозяйка и даже сам капитан Охеда будут мной гордиться.
Хромой Бонифасио сильно переменился с тех пор как покинул Гомеру. Несколько лет в Новом Свете превратили его из робкого паренька в гордого и довольного жизнью, готового бороться за женщину, которую он любил, как мать, а та, в свою очередь, окружала его заботой.
Они плечом к плечу работали на ферме, вместе выстояли перед трудностями и вместе наслаждались счастливыми мгновениями, хотя таковые выпадали не слишком часто.
Они составляли сплоченную команду. Увидев капитана де Луну, Бонифасио понял, что если тот найдет донью Мариану Монтенегро в Санто-Доминго, ее жизнь окажется в опасности, и тут же изобрел нагромождение лжи, решив, что скорее позволит себя зарезать, чем выдаст местонахождение хозяйки и друга.
— Теперь он не остановится до самого Кадиса, — пробормотал он и поднялся, чтобы снова заняться сбором груш для компота. — А когда узнает, что не было никакой чумы, и решит вернуться, капитан Охеда найдет способ его задержать, — он покачал головой. — Боюсь, что в конце концов капитану Охеде придется вспороть виконту брюхо, потому что он надоедливей мухи.
Двадцать дней спустя вонючая каракка с Ибицы с грузом рабов бросила якорь перед полусгнившим навесом пристани, а когда ее беспокойный капитан стал расспрашивать, какого дьявола случилось с пунктом назначения его груза и где находится адвокат Сехудо, то наткнулся на канарца, плывущего в маленькой лодке, и тот рассказал про произошедшие перемены и предложил пятую часть груза в обмен на помощь по его перевозке в Санто-Доминго.
Они быстро пришли к соглашению, пересекли с мягким ветром залив Мона, разделяющий Эспаньолу и Пуэрто-Рико, прошли мимо удивительных берегов, по кишащим злобными акулами водам, и наконец бросили якорь у пристани на темной и могучей реке, на чьих берегах тысячи людей возводили каменные дома и крепостные сооружения, нанося очертания города, которому суждено было стать первой
Спустя две недели бледный, измученный, впавший в бешенство капитан Леон де Луна прибыл в порт Кадис и с потрясением узнал, что небольшая флотилия отбыла вовсе не в Испанию, а в новый и процветающий город Санто-Доминго, расположенный на южной оконечности острова, и его отделяло не более двухсот лиг от того места, куда пристал его собственный корабль.
Над ним в очередной раз посмеялись.
10
— Яааа-кабо! Яааа-кабо!
Курьезный крик словно ключом открывал все двери, этот магический звук утихомиривал гнев и ярость самых свирепых воинов, хотя, к сожалению, не мог аналогичным образом приглушить любопытство ребятишек. Как только они замечали странную парочку «цапель», путешествующих в поисках Большого Белого, то тут же окружали чужаков и следовали за ними несколько часов по территории своего племени.
Канарец проклинал всё на свете, когда понял, что не может даже справить нужду, не находясь под пристальными взглядами десятка детей. Единственное преимущество странного одеяния заключалось в том, что широкая накидка прикрывала его в подобные мгновения, спасая от стыда.
Он знал, что не может их обругать или напугать, поскольку по местному неписанному закону паломникам было запрещено общаться с любым живым существом, они считались тенями с огромными крыльями, неспособными летать. Часто, когда их мучил голод, путникам приходилось на несколько часов задерживаться в деревне и терпеливо ждать, пока какая-нибудь добрая душа предложит им поесть.
— Ненавижу этот поход! — в ярости бормотал Сьенфуэгос во время нечастных минут, когда они оставались наедине. — До смерти ненавижу!
— Я предупреждала, что тебе не понравится, — заметила негритянка. — Но ты не хотел принимать это в расчет.
— Но кто ж мог представить, что будет такой кошмар? — уныло сетовал рыжий. — До чего ж нелепо я выгляжу! И перья с меня падают! Здесь столько веток и колючек, что к концу пути я буду похож на ощипанную курицу из бульона, а не на паломника. Как думаешь, долго еще?
— Понятия не имею.
Похоже, никто не имел понятия, долго ли еще добираться до старого колдуна, ведь паломники не перемолвились и словечком с местными жителями, ограничившись гортанным криком истеричной птицы, и все полученные указания заключались лишь в простом взмахе руки в нужном направлении. И они продолжали двигаться вглубь континента.
На шестой день похода они оказались в предгорьях длинной гряды, оставив за спиной страну племени пемено, и пересекли шаткий висячий мостик из тростника и лиан, раскачивающийся над бурным ручьем. Странная и беспокойная симфония звуков наводила на мысль, что они вошли на запретную территорию свирепых мотилонов.
Жуткие звуки доносились от пары десятков человеческих черепов, висящих на длинных лианах на другом краю моста. Они стучали друг о друга, словно предупреждая чужаков, что на этой земле не приветствуют нежданных гостей.