Угрозы России. Точка невозврата
Шрифт:
Как понять этот ответ? Все логичные трактовки нелепы. Можно понять так: у меня другая точка зрения, а иные точки зрения я и знать не хочу. Или: я знаю, что российское общество полностью поддерживает мою точку зрения, а все социологи – наймиты Саакашвили. Или, самое мудрое: добрые россияне в глубине души поддерживают мою точку зрения, но их взбаламутил Навальный. А вы, Павловский, завтра же объясните настоящую правду обществу по телевизору.
Так власть походя, просто углубляет отчуждение населения от государства, и эта капелька, быть может, переполнит чашу.
Надо подчеркнуть, что психологическое состояние общества –
A.A. Галкин писал в 1998 году: «Трудности трансформационного периода, помноженные на идеологическую зашоренность, некомпетентность и коррумпированность властей и общую дезориентацию общественного сознания, породили массовое социальное недовольство, уровень которого, по ряду оценок, приближается к пределу, за которым обычно наступает разрушение стабильности политических институтов.
Широкое распространение получил, например, пессимизм в оценке перспектив развития. Показательны в этом смысле данные социологических опросов, проводимых ведущими исследовательскими центрами России. При всех различиях в методологии, в формулировке вопросов и в целевых установках выявляемые тенденции демонстрируют высокую степень сходства. Доля респондентов, дающих негативную оценку ситуации, сложившейся в стране, и пессимистически оценивающих ее перспективы, составляет большинство, которое, несмотря на конъюнктурные колебания, за рассматриваемые годы, по меньшей мере, не проявляло заметной склонности к сокращению» [242].
При этом надо учесть, что население, с энтузиазмом «раскрывшись» демократическим ветрам и отбросив все защитные щитки, вдруг столкнулось с режимом жестоким (по типу хунты), легко прибегающим к устрашению и даже насилию, с которым в советское время почти никто не был знаком.
В политкорректных выражениях это сформулировано так: «Оформившаяся в результате выборов и принятия Конституции РФ в декабре 1993 г. (и продолжавшая существовать к концу 1995– началу 1996 г.) политико-правовая система все в большей степени продуцировала формально законное, но нелегитимное насилие меньшинства по отношению к большинству… Как формы нелегитимного насилия обладающего исполнительной властью меньшинства (которому его полномочия были не делегированы, а даны посредством назначения) по отношению к большинству населения… Добавим к этому, что в условиях переходного периода, когда многие законы устарели, несовершенны или вообще отсутствуют, принцип легитимности играет весьма важную, а в некоторых случаях и определяющую роль» [244].
Но совокупность наблюдений показывала, что дело было не в формальном разделении властей и полномочий, не в форме, а в содержании. Раскол общества, который сразу стал углубляться, был порожден историческим выбором, сделанным пришедшей к власти группировкой в конце 80-х годов – привлечь в реформу в качестве дееспособной (даже боеспособной) социальной силы организованную преступность. Перераспределение национальной собственности, нелегитимное и даже нелегальное, требовало огромного объема «грязной работы», которую можно было возложить только на преступный мир, это подпольное «государство в государстве».
Его
В разных выражениях социологи и криминологи пишут об одном и том же процессе. Приведу несколько выдержек:
«В постсоветскую эпоху наблюдается экспансия экономических преступлений в разные неэкономические институты общества – в сферу политики, правоохранительных органов, в финансовые учреждения, службы таможни, налоговую полицию, в учреждения культуры (музеи, библиотеки, хранилища) и т. д. Именно эта экспансия и означает, что экономическая преступность становится фактором криминализации не только экономики, но и общества.
Этот процесс был облегчен повсеместно проводившейся приватизацией. Она вовлекла в операции с собственностью миллионы людей, расширила социальную базу экономической преступности по сравнению с эпохой СССР» [245].
«Наиболее деструктивным из факторов, влиявших как на состояние общества в целом, так и на криминальную ситуацию в стране, стал неоправданно высокий темп концентрации капиталов и средства производства в руках частных лиц. Это не только углубило социальное неравенство и антагонизм между отдельными группами населения, но и ожесточило борьбу за сферы влияния среди новоявленных бизнесменов, обладающих криминальным опытом или связями с преступным миром. В результате наблюдается активный процесс криминализации экономики с одновременным усилением альянса экономической и общеуголовной преступности в наиболее опасных формах. Отсюда – заказные убийства банкиров и крупных коммерсантов; серии банкротств и разорений банковских и иных финансовых структур, подконтрольных менее влиятельным криминальным группировкам» [246].
Этот вывод был сделан в 1997 году. А вот, 10 декабря 2010 года с таким заявлением выступил Председатель Конституционного суда Валерий Зорькин: «Свой анализ я хочу посвятить нарастающей криминализации российского общества. Увы, с каждым днем становится все очевиднее, что сращивание власти и криминала по модели, которую сейчас называют «кущевской», – не уникально. Что то же самое (или нечто сходное) происходило и в других местах – в Новосибирске, Энгельсе, Гусь-Х руста льном, Березовске и так далее.
Всем – и профессиональным экспертам, и рядовым гражданам – очевидно, что в этом случае наше государство превратится из криминализованного в криминальное. Ибо граждане наши тогда поделятся на хищников, вольготно чувствующих себя в криминальных джунглях, и «недочеловеков», понимающих, что они просто пища для этих хищников. Хищники будут составлять меньшинство, «ходячие бифштексы» – большинство. Пропасть между большинством и меньшинством будет постоянно нарастать.
По одну сторону будет накапливаться агрессия и презрение к «лузерам», которых «должно резать или стричь». По другую сторону – ужас и гнев несчастных, которые, отчаявшись, станут мечтать вовсе не о демократии, а о железной диктатуре, способной предложить хоть какую-то альтернативу криминальным джунглям» [247].