Уход на второй круг

Светлая Марина

Она кивнула и сняла пальто. На Глеба не глядела, оставляла себе ком усталости и обиды, шевелящийся внутри. Сосредоточенно рылась в чемодане — ей не привыкать ночевать вне дома. Доводы здравого смысла, что дом Глеба — никак не гостиница, оставались без внимания. Их она запихивала подальше, так же, как и его слова, так же, как и попавшееся под руку грязное белье. Жизнь нельзя выстирать, выгладить, подштопать и использовать снова, как ни в чем не бывало. А ходить в латанном Басаргина не умеет, не хочет и не будет. За своими поисками в чемодане и мозгах не заметила, когда Парамонов вышел из комнаты. Подняла голову — его не было. Не попался он ей и в коридоре.

В душе торчала долго. Вымывала из себя затравленность,

которую он заставил ее чувствовать, и толкала — вместе с кровью — обыденную злость. Ненавидела! Ненавидела дачи, природу, нарушенные планы. Выбивало из привычной колеи, вносило смуту в устоявшиеся мысли. Ненавидела Глеба. Ненавидела себя. Как, когда она допустила, чтобы банальный секс, пусть и регулярный, в его голове превратился во что-то иное? Чтобы он считал возможным говорить о чем-то общем, о прошлом, будущем и настоящем, тащить ее после не самого легкого рейса, на ночь глядя, к черту на кулички, в дом, где, черт всё забери, заканчивается горячая вода!

Ксения взвизгнула и выскочила из-под резко ставшей ледяной струи. Дрожала, как кошка, выбравшаяся из лужи. С волос на кафельный пол капала вода. А она разве что не шипела, заворачиваясь в сорванное со стены первое попавшееся под руку полотенце в попытке согреться. Но ее все сильнее колотило. Так и выскочила за порог, оставляя за собой дорожку из капель и надеясь, что одеяла у Глеба более постоянны, чем горячая вода.

И едва не расшибла нос, полетев к противоположной стене. Глянула, обо что споткнулась. На разноцветной дорожке, превращенной ее кульбитом в гармошку, обнаружились тапочки. Мужские, большие и определенно до этого момента аккуратно стоявшие под дверью. Ксения чертыхнулась. Но все же вставила ступни в теплый войлок и быстро прошагала в комнату, как оказалось, — за новым сюрпризом. Расстеленный диван и огромное одеяло. Справедливости ради, именно об одеяле она мечтала последние минут десять, но махрово расцветшее упрямство не отпускало.

— Иди ты к черту со своей заботой, Парамонов! — рявкнула Ксения, забираясь в постель и укутываясь в кокон. Стянутое с себя полотенце со слабым запахом мужского одеколона замотала на голову, стиснула мелко стучавшие зубы и зло закрыла глаза. Спать!

Но и это оказалось проблемой. Не спалось. От слова вообще. Глаза раскрывались сами собой. В голове табунами арабских скакунов гарцевали мысли. Пару раз позвала Глеба, вслушиваясь сначала в эхо, потом в ответную тишину. Во дворе? А может, есть еще дом или там… как оно называется?.. летняя кухня. Или курит? Тогда вернется. А когда вернется — что сделает? Где ляжет?

Постепенно все прочие мысли вытеснились одной-единственной: она скучает.

Скучает, черт бы его побрал!

Скучает сейчас, скучала все эти долгие недели. Самой большой радостью в эти дни был обнаруженный в кладовке древний хозяйский будильник. Он был водружен на тумбочку у кровати и ежевечерне торжественно заводился, чтобы прятать на ночь подальше телефон, чтобы не пялиться в дисплей на его номер, чтобы не звонить.

Она не знала, сколько времени прошло, когда тишина была нарушена очередным хлопком входной двери — Глеб вернулся. Света не включал, вокруг по-прежнему царил густой тяжелый мрак. В нем он явно двинулся по дому — шаги по коридору мимо комнаты — на кухню. Плеск воды. Попить решил?

Ксения приподнялась, напряженно прислушивалась к звукам, но едва стало тихо, не сдержалась.

— Глеб! — позвала она негромко, в темноту.

Стукнула чашка.

Несколько вдохов. И он на пороге.

— Ты чего не спишь? — прошептал Парамонов.

— Не спится, — Ксения улеглась обратно на подушку.

— Замерзла?

— Нет, не очень…

— Хорошо.

И снова шаги по комнате. Тень в темноте двинулась к стулу у окна и силуэтом обозначилась в рассеянном и тусклом фонарном свете, едва пробивавшемся из-за шторы. Глеб стянул

через голову футболку, расправил плечи. Бросил куда-то. Джинсы со звенящей пряжкой ремня. Замер. Вдохнул полной грудью. И еще через два шага диван скрипнул — Парамонов тяжело лег рядом, под огромное одеяло, придвигаясь вплотную и поворачиваясь набок. Его рука обхватила ее за талию, не оставляя пространства между ними. Ксения тут же вытянулась вдоль него, прижимаясь к горячей коже. Ледяными ступнями скользнула по его ногам, устраивая их рядом. Ткнулась носом в грудь, глубоко вдохнула и почувствовала, как проваливается в сон.

* * *

Проснулась сразу. И сразу поняла, что снова одна. И что за окном утро, еще раннее, но в комнате уже можно было различить мебель, вещи, картинки на стенах. Обычная комната обычного дома, где накапливаются предметы из поколения в поколение, тесня друг друга, с безусловной невозможностью быть выброшенными или даже отправленными на чердак.

Ксения села на кровати, повертела головой. Открыла рот, чтобы позвать Глеба, но передумала, выбралась из-под одеяла с намерением найти его. Быстро оделась, сунула ноги в тапки, выданные хозяином с вечера, и вышла из комнаты. Заглянула в кухню, где оказался лишь чайник, еще хранивший тепло, и решительно двинулась к лестнице на второй этаж, щелкнув выключателем. Там и застряла на некоторое время, рассматривая фотографии, развешанные вдоль стены. Легко узнавала Глеба в маленьком мальчике у моря и угловатом подростке на самодельных качелях — возможно, на участке этого самого дома, в котором теперь бродит она. Мужчина и женщина — догадаться не трудно. Родители. Одна фотография, кажется, была сделана в той самой комнате, где она сегодня ночевала. Впервые вместе с Глебом. В его доме. Как он сказал? Не коробка.

Незаметно Ксения поднялась до конца лестницы и все же позвала:

— Глеб!

Как и накануне вечером, ей никто не ответил. Как и накануне, Басаргина начала сердиться. Она спустилась вниз, в спальне подхватила пальто. Пока обувалась, на вешалке заметила клетчатую куртку. Совершенно точно видела ее на одном из снимков. В ней был мужчина. Отец Глеба. Лев Парамонов. Врач.

Ксения вылетела на крыльцо и снова принялась оглядываться, чувствуя себя путешественником-первооткрывателем. Тур Хейердал, прости господи.

Двор был не очень большой. Прямо напротив — небольшая выложенная из кирпича площадка со скамьей и столиком. Над ней нависали голыми ветками две старые вишни, образуя что-то вроде беседки. Прямо к дому примыкали сарай с железным амбаром. Между ними и площадкой начиналась узкая дорожка — точно такая же, из кирпича, по обе стороны которой росли кусты — явно ягодные. Она уводила куда-то дальше, к деревьям, где в числе прочих красовалась береза — не очень высокая, но и не очень низкая. И вряд ли она имела еще какое-то назначение, кроме эстетического. А уже за ней самым неожиданным образом оказался скованный серым, начавшим таять льдом разлив озера. И кирпичная дорожка прерывалась, чтобы продолжиться пирсом. На этом пирсе спиной к ней стоял Глеб, сунув руки в карманы. Голова его была поднята чуть вверх, будто смотрел куда-то выше озера, почти в небо.

Она потопталась некоторое время на месте. Сначала решила вернуться в дом. Надоест же ему когда-нибудь шарахаться по участку. Или, как минимум, захочет есть. А ноги сами понесли на пирс. Ксения медленно брела по дорожке, скользя ладонью по веткам кустов, и не сводила глаз с его одинокой фигуры. Чувствовала себя лишней, подглядывающей. Надо лишь развернуться и уйти, но она продолжала идти к нему. Первая же доска выдала ее с головой, скрипнув, едва она ступила на нее с кирпича. Глеб вздрогнул и обернулся, в который раз поражая ее бесконечной синевой своего взгляда. Сейчас острого, проникающего ей под кожу.