Уход на второй круг

Светлая Марина

Б — Басаргина.

В алфавитном порядке. Это самое начало.

— Б — Басаргина, — медленно шевелились его губы, но даже себя он не слышал.

Теперь самым громким звуком оказался не крик. Не хлопнувшая дверь. Самый громкий звук — вибрация телефона при входящем смс-сообщении.

«Абонент знову на зв’язку».

Ксении в чертовом списке не было.

* * *

Конечно же, она знала про случившееся. Плохие новости распространяются значительно скорее хороших. Наспех позвонила родителям, но думать об этом себе не позволяла.

Один раз начнешь — больше не остановишься. И тогда самое верное решение — менять профессию. А это не входило в ее намерения.

И потому — не думать. Делать свою работу, выполнять свои обязанности. Приземлиться, сдать документы. Достаточно и того, что разбор полетов вышел скомканным. Больше молчали. У Басаргиной, помимо прочего, была еще одна причина, из-за которой она не замечала происходящего. Перед ней стоял выбор: перезвонить Глебу или нет. Вернее, Ксения задавалась вопросом: ждала или нет. И понимала, что не ждала. Уже давно ничего и ни от кого не ждала. Это освобождало от жалости. Она не жалела других, но и себя не жалела. Просто жила и делала карьеру — кажется, так. Этим она и продолжит заниматься. Отсюда напрашивался сам собой вывод — не перезванивать. Каждому свое горе.

В конце концов, Фриз послал всё к черту и распустил экипаж.

Около пяти Ксения шагала по парковке, поеживаясь в коротком пальто. Тонкий мех не спасал от весенней сырости, проникающей даже под кожу, а морозный ветер вырывал из прически пряди волос, которые она тщетно пыталась заложить за уши, пока не доберется до машины.

Тот, которого не ждала и не жалела, показался впереди прежде, чем она успела сообразить. Высокий, мокрый, с непокрытой головой и свисающей на почти серое лицо черной отросшей челкой. Обесцвеченный, как на монохромной фотографии. Только взгляд все еще синий, пронзительный, влажный. Он стоял, привалившись спиной к ее Инфинити, скрестив на груди руки. И в упор смотрел на нее.

— Привет, — спокойно сказала Ксения, останавливаясь напротив.

— Здравствуй, — негромко ответил Парамонов. — Как долетела?

— Спасибо, хорошо.

— Я… — начал Глеб и запнулся, его кадык дернулся, а он продолжил: — Я волновался.

— Со мной все в порядке, как видишь.

— Вижу… Со мной не в порядке.

— Мне спросить, что случилось?

— Не надо. Я хочу тебя увезти.

— Глеб, не говори глупостей, — проворчала Ксения. — Я устала. Ты наверняка тоже.

Он невесело усмехнулся. Да, устал. Без нее быть устал.

— Я поведу и обещаю тебя не угробить. Буду нежен.

— Ты сейчас серьезно? — удивленно спросила Басаргина.

— Я всегда серьезно. Ты не заметила?

— Заметила. В прошлый раз. Но я не буду все время соглашаться с твоими серьезными решениями — послать меня или увезти в неизвестном направлении.

— Ксения, пожалуйста.

— Что «пожалуйста»? Я понимаю, что мы ничего друг другу не должны. Но, кажется, все прекратить — было самым правильным.

— Прекратить, — пробормотал он себе под нос, рассматривая ее. От глаз к губам. По каждой черточке. По каждому изгибу и полукружию. Несколько настойчивых секунд.

А потом вдруг сгреб ее в охапку, одновременно заставляя отпустить чемодан, перехватывая ее ладонь и намереваясь взвалить себе на плечо. Она задергалась в его руках — и совершенно бесполезно. Уже через мгновение самым непочтительным образом Парамонов тащил ее к своей машине и волочил за собой ее багаж.

— Когда

в следующий раз будешь выбирать себе квартиру, рекомендую к вопросу сантехники и канализации подойти самым ответственным образом! — выкрикнул он.

— Придурок! — пыхтела она, извиваясь в его руках. — Чего ты ко мне прицепился? Тебе баб мало? С твоей рожей тебе каждая даст! Сам сказал: всё! Ты же мужик! Ты же должен держать слово!

— То есть тебе моя рожа нравится? — хмыкнул Парамонов.

— Нет!

— Ну и ладно! — он увесисто хлопнул ее по бедру. — Не брыкайся! На нас оглядываются, решат, что я тебя похитил.

Она замерла — его ошибкой было не видеть ее лица, которое в это самое мгновение отражало и работу мысли, и принятое решение — и заверещала на всю парковку:

— Полиция-а-а-а!

— Дура! — гаркнул Парамонов. Сделал еще насколько шагов, огибая автомобиль, и вдруг опустил ее на землю. Перед ней открылась дверца спорткара: — Сама сядешь или запихивать?

Ксения вздохнула.

— Я устала. Я хочу домой. Я правда не понимаю… зачем ты здесь?

— Если сегодня я буду без тебя, я напьюсь. Поедем, я отвезу тебя… к себе, хорошо?

— Хорошо! — буркнула Ксения и сердито сунулась в его машину, исчезнув в салоне. Оттуда же на свет божий донеслось: — Делай, как знаешь!

Еще некоторое время понадобилось для того, чтобы отправить ее чемодан в багажник. Когда Глеб усаживался рядом, чувствовал себя разбитым и размазанным по асфальту. Пальцы вцепились в руль. За судорожным вдохом последовал протяжный выдох. После чего он коротко бросил:

— Спасибо.

— Пожалуйста, — бесцветно отозвалась Ксения и отвернулась.

Это ему оставалось только проглотить. Самое малое, что он мог. После всего случившегося по его вине — только проглатывать. В конце концов, главное помнилось. Тогда — она звонила. Звонила, чтобы он ее послал.

Глеб вырулил с парковки у аэропорта, испытывая облегчение сродни тому, что случилось с ним после самой первой в жизни самостоятельно проведенной операции. Ей предшествовали годы ассистирования, когда казалось, что он знает и умеет все. А потом вдруг выяснилось, что нихрена он не знает и не умеет. Когда он в ответе за то, что происходит на операционном столе.

Сейчас было похоже. Он был в ответе за свои поступки. В конце концов, она в его машину села. Тогда — позвонила. А сейчас — села. Это в некотором роде обнадеживало.

От Жулян до Стретовки было часа полтора езды. Они доехали за час. В молчании.

Когда выбрались за город, и до Ксении должно было дойти, что совсем не домой они едут, ожидаемого вопроса не последовало. Ожидаемого ли? «Делай, как знаешь». Ксёныч держала слово.

Они мчались вперед в сгущавшихся сумерках, когда дорога освещалась фарами дальнего вида, и глаза слепили фары встречных машин. То, что помогает видеть, то и лишает зрения. Резвящейся мошкарой перед ними мерцали капли мелкого дождя, переходившего в снег. И звук трассы — единственный звук. Он даже музыку не включал. Снова и снова заставлял себя оказываться в том мгновении, когда понял, что она могла быть в разбившемся самолете. И в этом случае сейчас не сидела бы с ним в салоне его тачки. Колени немели, пальцы снова покрывались испариной. Хотелось выкричать из себя это жуткое чувство потери. Выплеснуть. Как когда-то давно, когда двадцатилетним пьяным сопляком кричал, запершись в собственной квартире, в ночь после похорон матери.