Уход на второй круг

Светлая Марина

Жестом показал работнице заведения отдать ему телефон. И, пока Ксения возилась, сделал ещё несколько снимков. Хоть она и не хотела одна.

— За это ты будешь наказан, — как ни в чем не бывало сообщила Ксения, возвращаясь на свое место за столиком с бесконечно добрым выражением лица.

— Понесу любое наказание. Какое хочешь. Если это не исключает возможности целоваться. Я тебя уже сорок минут не целовал.

— Вот над этим я и подумаю, — совершенно серьезно сказала Ксения, откинувшись на спинку скамьи,

заменявшей в кафе стулья.

— Ну, пока ты думаешь, я воспользуюсь моментом, — Парамонов вскочил, перегнулся через стол и дотянулся до ее носа, оставив на нем быстрый поцелуй.

— Пирожное в руки взяла! Ща я тебя запечатлею!

Удивленно вскинув брови, Ксения послушно, без слов, взяла в каждую руку по кондитерскому шедевру и замерла в ожидании вылетающей птички. Но едва Глеб навел на нее камеру, тут же скрыла лицо за пирожными.

— Хитрюга! — возмутился он.

— Я еще не начинала.

— А то я тебя не знаю! Улыбнись, а! В камеру!

— Ну вот объясни мне, — вздохнула Ксения, слизывая крем, которым были украшены фрукты в песочной корзинке, — почему я должна улыбаться в камеру?

— Потому что у тебя красивая улыбка. И фотки будут красивые.

— Угу, — кивнула она, продолжая увлеченно поедать пирожное, — и эти самые фотки тебе важнее, чем я живая.

— Ничего подобного, — хмыкнул он, параллельно щелкая ее жующей, — но, когда ты живая где-нибудь над Австрией летишь, мне остаются только фотографии. Потому будь любезна, улыбайся на них.

— Не убедительно, — констатировала Басаргина.

Доела корзинку и, подперев голову рукой, все же приняла подходящую позу для фото с означенной улыбкой на лице.

— Ненатурально!

— А ты эксперт.

— Так! Не заговаривай мне зубы. А то заставляю съесть и второе!

— Я-то съем, но тогда ты останешься без десерта, — Ксения придвинула к себе блюдце со вторым пирожным.

— Ксёныч, я в любом случае при десерте — у нас одна комната и одна кровать.

— Да-да, — согласилась она, слизывая новую порцию крема, — я именно об этом и говорю.

Он едва не поперхнулся смехом, живо усевшись на стул напротив. И фотографировал. Снова и снова, делая десятки кадров. Потому что она — живая — была ему важнее всего на свете. Будто бы каждый момент ее жизни нужно было запечатлеть навсегда в цифре. И не переставал смеяться, потому что смеяться с ней приходилось нечасто, но выходило легко и спокойно. И тянулся за пирожным, норовя откусить, пачкая свою бороду, отросшую за ту неделю, что они не виделись.

— Мысль о том, что страдать будем вместе, утешит меня, — заявил он, перехватывая ее ладонь.

— Ну я-то страдать не буду, — рассмеялась Ксения. — Я сейчас объемся сладкого и буду спать тихим мирным… сладким сном.

— Даже так?

Глеб слизнул-таки крем с пирожного и вывернул ее руку так, что его губы оказались на запястье.

Спокойные, изучающие, ласкающие. Чувствующие, как чуть участился пульс, бившийся в тонкой голубой венке. Десерт… Просто касаться, осязать биение жизни и этого дня, который они дарили друг другу.

— Ага, — выдохнула Ксения, замирая. В то время как его пальцы стали подниматься выше, к локтю, но поцелуя он не прекращал, лишь вжавшись крепче в ее руку. А потом резко поднял глаза — смеющиеся и довольные — и проговорил:

— Совести у тебя нет, Ксёныч.

— Нет, — довольно подтвердила она. — Пошли домой.

— Ну, мы можем попробовать выползти в ту сторону… а как же каньон?

— В другой раз?

— В другой раз, — согласился Глеб.

Но ни с каньоном, ни с гостиницей не вышло. Удивительно высокое небо этого утра вдруг стало ниже и темнее. Пока они были в кондитерской, словно бы кто-то выключил солнце. И тяжелые тучи стелились чуть выше крон высоких деревьев в старом парке над каньоном. Да птицы носились низко-низко, в его глубине, отчаянно крича, будто зазывая за собой. А воздушные шары, что все еще висели над городом, постепенно снижались.

Дождь начался.

Майский дождь — теплый и грозный. Бьющий по гладкой блестящей брусчатке. И бьющий по парочке, целующейся на мосту. Целующейся отчаянно, до свиста в ушах, не видящей снующих туда-сюда людей из вечной толпы. Ничего не видящей. Все разбегались. А они, держась за руки, тесно-тесно, касались губами друг друга и ни один не желал оторваться первым.

Дождь все смывает. Делает краски ярче. Зеленый становится зеленым до рези. Синий — наполняет воздух вокруг. Желтый — горит как огонь. А двое, держащиеся за руки, никогда не смогут отпустить ладони.

— Девушка, спустившаяся с неба, — прошептал ей на ухо Глеб.

— Я тебе открою огро-о-омную тайну, — с улыбкой протянула Ксения. Она обняла его за талию и совсем не замечала дождь. Тянулась губами к его лицу — мокрому и смешному, и знала, что и сама такая же — мокрая и смешная. — Я очень-очень земная.

— Не может быть, — его ладонь легла на ее лицо, убирая в сторону мокрые пряди и заглядывая в теплые глаза. Теплые — для него. — Ни за что не поверю!

— Зря, — не отводила она от него взгляда.

— Из нас будет забавная пара. Пока ты будешь летать, я буду ждать на земле. Как-то все наоборот.

— А я тоже, наверное, жду, — проговорила Ксения задумчиво.

Сейчас она смотрела за плечо Глеба, куда-то вдаль, гораздо дальше того, что можно увидеть.

— Ждешь?

Она не ответила. Коснулась его губ быстрым поцелуем, слизнув капли начинающего утихать дождя. Расцепила пальцы, но тут же сплела их с его и повернулась в сторону, противоположную гостинице, — к парку.

— Куда тебя несёт, непоседа? — скрывая замешательство, рассмеялся Глеб.