Уход на второй круг

Светлая Марина

Ей надо услышать, ему надо сказать, им надо встретиться. Надо. Ксения нахмурилась. Где встретиться, как…

Позвонить ему она не может. Номера теперь уже нет. Домой? Пока будет метаться между Киевом и Стретовкой — передумает. Разучилась ломиться в закрытые двери.

Да и как домой? Домой — это к нему. А ей всего лишь необходима правда. Правда о том, как умер Иван. Прикрыла глаза, потерла лоб. Кисель, даже в голове кисель — ничего не соображает. Она со вздохом сползла на подушку, посильнее закуталась в халат, смирившись с собственной несостоятельностью.

Попросить

Дениса?

— Совсем рехнулась! — сообщила Ксения в воздух и… вспомнила!

Вскочила на ноги, ломанулась в комнату за ноутом. Зло ругалась, что тот медленно грузится. Так же зло впечатывала в поисковике Пироговку. Сайт, заведующие отделениями, врачи.

Парамонов. Глеб Львович. Врач-хирург.

И по-другому быть не могло. Он должен был выбраться.

Смотрел на нее с портрета и улыбался. Только, зная все его улыбки наперечет, видела, что эта — пустая, глаз она не касалась. Атрибут успеха. Но пусть лучше так… Так правильно.

Зарос — волосы почти до плеч, пряди заложены за уши. Борода. Уже не небритость — самая настоящая борода, за которой не видно заострившихся черт. Как не видно поджарого тела под больничной зеленой рубахой. Только руки из рукавов — высохшие, жилистые, крепкие, заканчивающиеся узловатыми пальцами красивых ладоней — крест на крест на груди. Парамонов Глеб Львович. Врач-хирург.

Ксения долго изучала экран, с которого он смотрел на нее. Узнавала и не узнавала одновременно. Успела забыть, что на снимках люди всегда выглядят чуть иначе, особенно на таких. Тысячу лет не смотрела фотографий. Отучила себя. Возила из квартиры в квартиру единственный альбом, но ни разу в него не заглядывала — не могла. Ее телефон был пуст, в отличие от телефонов других нормальных людей. Память и без того держала крепко. Яркими вспышками, как срабатывающие шторки фотоаппарата. Каждое мгновение, остающееся навсегда в снимке.

А ведь и у него остались сотни ее фотографий… Она позволяла фотографировать себя в Каменце, на даче, на каких-то выставках. Это было атрибутом нормальности. Как карточки его родителей в рамках на стене дома в Стретовке. «Когда ты живая где-нибудь над Австрией летишь, мне остаются только фотографии» — звучало всерьез, по-настоящему.

Наконец, Ксения заставила себя отвести взгляд. Щелчок мышки. Контакты, схема проезда.

Ее машина по-прежнему стояла в гараже. Придется прибегнуть к помощи общественного транспорта. Досыпать смысла больше не имело, да и вряд ли ей это теперь удалось бы. Как ни скрывала от себя, а задуманным взбудоражила и без того расшатанные нервы. Не до сна. Зато достаточно времени для кофе, завтрака, душа. В компьютер больше не смотрела. Она собирается не к Парамонову. Ей нужно всего лишь узнать, услышать. Она идет к врачу-хирургу.

Глядя невидящим взглядом в окно маршрутки, твердила, как заклинание: она ничего не обещала Глебу, она многое обещала Ивану. Двигалась машинально, имея единственную цель — главный вход в клинику, откуда обратного пути уже не будет. Пара сотен метров, лишь перейти дорогу.

Ксения подошла

к краю тротуара и подняла глаза.

* * *

— Тебя уволят за антигигиену. Я серьезно! Бузакин опять приклепается.

— Я регулярно моюсь.

— Ты бы еще регулярно стригся — цены бы тебе не было!

— Мне не мешает, под колпаком не видно.

— Бороду тоже под колпак?

— Исключительно ради тебя озадачусь поиском зажимов.

— Смешно. Вот, пока давай обойдемся этим.

— Гном, уйми свою Гномшу.

— Парамонов!

— Я не собираюсь этим пользоваться.

— Придется. Меня достало общаться с тобой через челку в операционной.

— Что за странное желание заниматься моим внешним видом? Тебе воспитывать некого?

— Есть, Парамонов, но она пересмотрела сказок про Красавицу и Чудовище. Гном на Чудовище не тянет.

— Да у тебя борода длиннее моей!

— Есть еще вариант, что она это специально меня через тебя воспитывает. Психологический прием. По ее логике мне должно сейчас быть стыдно.

— А тебе не стыдно?

— Не-а.

— Готово! Зеркало дать?

— Давай.

Непродолжительная возня в бездонной женской сумке, результатом которой было извлечение из ее недр пудреницы. Та раскрылась перед носом Парамонова. И он теперь с некоторым любопытством взирал на последствия деятельности маленького урагана по имени Леся Хохлова.

Отросшие пряди с висков и челки были собраны на макушке в дурацкий пучок темно-синей резинкой — оттуда же, из недр ее необъятной сумки. Он и впрямь прилично зарос. Но зажимы для бороды покупать определенно рано. Для стретовского отшельника вид все же был самый подходящий.

— Дарю, — хмыкнула Леся, разглядывая его.

— Спасибо, — кивнул он, отодвигая пудреницу и поворачиваясь к Гному. — Не удивляйся, если через пару месяцев она меня усыновит.

— Пей свой кофе и не хами, Парамонов!

Кофе здесь варили просто отменный. При не очень большом разнообразии меню крошечной кофе-точки возле Пироговки нельзя было не признать того, что, пожалуй, только здесь и возможно хоть немного глотнуть воздуха после больничных стен. Место неподалеку от автобусной остановки казалось на удивление немноголюдным — особенно по утрам. Особенно после ночного дежурства. Особенно когда выучился любить кофе. Ко всему можно привыкнуть со временем. Был ли он когда-нибудь счастлив в октябре? Наверное, нет. Был и был.

Они с Лесей и Гномом сидели у витрины, изображая завтрак. Гном только явился на работу, а дома — без супруги — не желал. Парамонов и интернша — за неимением ничего лучшего. Потому что — скорее бы домой.

— Тебя подвезти? — спросил Глеб, отправляя в себя следующий глоток. Сейчас он процентов на пятьдесят состоял из кофе. Мог пить только его.

— Не, я на метро. У меня муж ревнивый.

— Мои соболезнования.

— Кто б меня подвозил? — грустно вздохнул Гном.

— А ты вообще молчи! Гинеколог хренов!