Уходила юность в 41-й
Шрифт:
Подошел ко мне:
— Заметили, значит, нас и спектакль разыгрываете? Так, спрашиваю? Циркачи, ох
циркачи!..
Я назвал свою фамилию, часть. Он раскрыл свое служебное удостоверение, сухо
отрекомендовался:
— Командир отряда. Ваши документы?
У нас с Пожогиным не было удостоверений личности. Их в суматохе отъезда в
артлагерь просто забыли оформить и выдать. Пришлось предъявлять комсомольские
билеты. Всматриваясь в документы, лейтенант
— Оба, значит, из Рязанской области? Неумно сфабриковано!
Но, снова заглянув в мой билет, оживился:
— Гм-м, выдан Новодеревенским райкомом. Кто подписал? [41]
— Секретарь райкома Иван Доронин.
— Его отчество?
— Иван Антонович.
— Какой он из себя?
— Высокий, стройный. Русые волосы с прямым зачесом. Синие глаза. Нос
прямой. В общем, добрый и умный парень.
Лейтенант прямо-таки преобразился.
— Все верно. Извини, браток! С Иваном Дорониным мы вместе на курсах
учились. Он сейчас так же, как я, с диверсантами воюет. Только в Прикарпатье. А за
этой бандой моя опергруппа вчера весь день гонялась. Молодцы, что таких гадов
обезвредили.
В лес втягивалась наша автоколонна...
5
Недавняя размолвка с лейтенантом Григорьевым постепенно забывалась. Когда
часть расположилась на бивуак, он, проходя мимо с кипой бумаг под мышкой, позвал:
«Зайдите ко мне».
Я начал было, как положено, рапортовать, но командир батареи прервал:
«Присядь». Григорьев, расхаживая по палатке, говорил тихо, примирительно:
— За вчерашнее извини. Вспылил, сорвался... Война, видишь, какая, и нам на ней
рядом быть!
Он протянул руку в знак примирения. Я охотно пожал ее.
— Теперь, пожалуйста, помоги.
Час, а может быть, больше мы подбирали и подклеивали листы топографических
карт, на которых мелькали одни и те же названия — Хелм, Комарув, Люблин... Это
польские города и местечки. Естественно, я заинтересовался и спросил командира
батареи: зачем они, такие карты? Но тот ушел от разговора: мало ли, дескать, что
понадобится на войне...
Обстановка между тем менялась с каждой минутой. Как скоро стало известно,
предполагаемое контрнаступление наших частей не вышло за пределы ограниченного
контрудара. А южнее, совсем неподалеку от нас, враг остервенело рвался напролом.
Перед вечером командир полка поставил нашему передовому разъезду новую
задачу — двигаясь по большаку, где-то у местечка Рожище подготовить место стоянки.
[42] Часть подойдет туда, как только стемнеет. Расположение выбрать близ переправы,
чтобы за ночь переправиться
осторожно и вместе с тем напористо.
Пока бойцы рассаживаются в машине, беседуем с политруком. Ерусланов за эти
дни заметно похудел, осунулся, но по-прежнему бодр, энергичен. «Вторые сутки
непрерывно в сплошной кутерьме, — говорит он. — Устал, может?» — «Как все, —
отвечаю. — Беспокоюсь за шофера». — «Семен — одессит. Его только подбадривай, и
он — хоть к лешему на рога!» Интересуюсь: «В небе ни одного нашего «ишачка».
Почему?» Степан Михайлович пожал плечами: «Ну знаешь... Они там, где жарче», — и
показал на юг.
Что-то, видимо, он недоговаривал. Вижу, политруку самому нелегко приходится.
Коммунистов в нашем подразделении немного. Больше — комсомольцы. Но действуем
разрозненно. Разведчики со мной и Пожогиным в передовом разъезде. Ерусланов и
Григорьев с отделением связи — в основной колонне. Зато, когда собираемся вместе,
впечатлений и суждений — хоть отбавляй! Утром разведчик ефрейтор Морозов,
веселый сероглазый парень, вздумал было порадовать своего дружка — старшего
связиста: «Вручаю от имени разведки боевой трофей», — и подает немецкий пистолет в
грубой и тяжелой кобуре. А тот эдак пренебрежительно: «На що мне такая погань? И
коль понадобится, то самолично приобрету!» И пошел разговор — о схватке там, в лесу,
где девчат выручали, и как ночью поймали лазутчика на дороге — ракетил, сигналы
своим подавал о нашем движении. Связисты, и прежде всего Еременко, не без зависти
слушали, а потом к политруку с вопросом: долго ль, мол, кочевать еще без пушек?
— По орудиям, выходит, соскучились? Охотно верю. Похвально, что любовь к
своему роду войск сохраняется. Но если у нас дух ослабнет, разве наличие орудий
поможет преодолеть уныние и растерянность? — и Ерусланов напустился на наших
связистов, на Еременко: они, мол, критикуют наше «кочевье», а кое-кто из них даже
умываться перестал по утрам...
— Взгляните теперь на ефрейтора Морозова, — продолжал Ерусланов. — Свежее,
бритое лицо, чистый подворотничок. На гимнастерке ни одной лишней складочки. А
между тем человек уже в трех рукопашных побывал! [43] Вы правильно поступаете, —
обратился политрук к Морозову, — готовясь к вступлению кандидатом в члены партии.
* * *
Вновь мы в пути. Высоко в небе в наш тыл косяками плывут грузные фашистские
бомбовозы. Им не до нашей одинокой полуторки.