Уходила юность в 41-й
Шрифт:
заметил Григорьев. В этот момент из колонны фашистов вырвалась кавалькада
всадников и понеслась через поле, что-то крича и стреляя на ходу. Беженцы бросились в
лес.
И вдруг — что это? Позади немецкой колонны разразилась пулеметная стрельба.
Затем один за другим ахнули орудийные выстрелы и разрывы встали возле танкеток. Из
лесных зарослей показался танк и пошел на сближение с колонной.
— Это ж наш кавэ! — отрываясь от бинокля, произнес
стечение обстоятельств. Однако смотреть в оба! [51]
Развернувшись, танкетки открыли ответный огонь по танку, который, убыстряя
ход, ринулся на автомашины. С ходу врезался в одну, подмял, двинулся на другую.
Спрыгивая с грузовиков, пехотинцы кинулись врассыпную. Танкетки, продолжая
стрельбу, поражали своих солдат.
Вокруг поднялась серая завеса пыли и дыма, что, очевидно, спасало наш танк от
прямых попаданий, тем более, что немцы стреляли нервозно и беспорядочно. И вот
одну из танкеток окутало огнем и дымом, другие повернули к лесу.
Тем временем танк всей своей громадиной выдвинулся из пыльной стены и
задним ходом двинулся в нашу сторону.
Григорьев, Ерусланов и я подошли к машине. Из люка высунулся танкист. Снял
шлем, осторожно поправил на голове окровавленную повязку. Потом спрыгнул с брони
наземь, улыбаясь, поздоровался:
— К своим, кажется, попали. Наконец-то!
Он расстегнул комбинезон. На гимнастерке в петлицах — капитанские «шпалы»,
на груди ярко-алой эмалью пламенел орден Красного Знамени. Лицо у капитана было
серым от усталости. Обернувшись к своей машине, позвал:
— Выходи, Дьяченко! Возишься, ремонтируешь? — Вяло ударяя рукой по
гусенице, он вздохнул: — Видно, отходилась ходовая часть.
Из танка вылез старшина с замурзанным смуглым лицом. Вытирая тряпкой
замасленные руки, сказал:
— Может, еще потянет мотор, товарищ капитан, пока рембазу найдем? Авось
теперь у своих! И мост вот кстати.
Затягиваясь самокруткой, капитан стал рассказывать о своих приключениях.
Их танковую дивизию война застала в городке у самой границы. Едва начался
первый артобстрел, дивизия выступила в направлении к Ковелю, где ей надлежало
развертываться. Но из-за ударов вражеской авиации боевые порядки в движении
нарушились. Их КВ серьезно повредило взрывом авиабомбы: заклинило башню.
Встречаясь на пути с противником, пришлось больше действовать пулеметами, а
когда надо было применить пушечный огонь, они маневрировали с помощью гусениц.
Вот наконец выбрались сюда и можно где-то поставить [52] танк на ремонт. Через
Стоход они переправились, отыскав брод. Думали: как-то посчастливится на Стыри,
которая шире и глубже? Но, слава богу, тут мост.
Капитан подошел к мосту, тщательно осмотрел сваи и настил. Старшина Дьяченко
тем временем на тихих оборотах выводил танк к переправе, и можно было легко
убедиться, как пострадала грозная машина: вмятины на броне, башня в глубоких
царапинах, в черной копоти.
Водитель выглянул из люка: «Мы прибыли». — «Веди!» — резко ответил капитан.
Звучно чавкая грязью и сверкая гусеничными траками, танк въехал на мост. Но едва
машина навалилась на настил, мост зашатался. Водитель резко затормозил. Гусеницы
закрутились на месте, перемалывая в труху старые доски.
Подскочила санитарная машина с красным крестом на бортах. В старом,
видавшем виды плаще, из-под которого выглядывал белый халат в бурых пятнах,
вышел из кабины врач. Сутулясь, подошел к капитану:
— Вы, очевидно, здесь старший? Мои машины на подходе. Госпиталь эвакуирую.
Едва спаслись. Налетели, как коршуны. Неужели к ним в руки опять? Очень прошу,
товарищ капитан, умоляю, пропустите!
— Дьяченко! Давай задний ход!
Тяжелая машина пятилась к нашему взгорью.
— Боезапас иссяк, горючее на исходе, — шагая по кромке берега, словно сам с
собою рассуждал капитан. — Башня, как у непутевого гуляки, — набекрень! Не танк, а
куча железа! Эх...
Он выругался, потом крикнул:
— За мной держи!
Танк попятился на берег, под кручей которого густым малиновым блеском
отсвечивала вода. Мотор вдруг взревел, машина дрогнула, рванулась вперед. Уже на
ходу водитель выбрался из люка и прыгнул на землю. А танк, грузно заваливаясь набок,
обрушил огромную земляную глыбу и вместе с ней тяжело ухнул в пучину. Высокий
фонтан искрящихся брызг долго оседал перед глазами.
Танкисты, сняв шлемы, стояли неподвижно, глядя, как внизу шипела и пенилась
вода. Капитан глухо вымолвил:
— Не обижайся и прощай, наш друг. Ты свое сделал, а нам еще воевать!
У моста стоял, виновато мигая глазами, врач. Он пропускал [53] свои машины с
ранеными. Протянул руку подошедшему капитану:
— Спасибо, герой. Узнал, что побитый на поле враг — ваших рук дело. И за это, и
за добрую душу спасибо!
Нахлобучив шлем на лоб, чтобы плотнее держалась повязка, капитан молча
шагнул на мост. Старшина поспешил за своим командиром.